Ника Созонова - Сказ о пути
Старик сидел тут же, наблюдая за их играми с расслабленно-ласковым выражением. Увидев Дийка, он приветливо покивал и поднялся.
— Я там еды вам приготовил в дорогу. Ничего существенного, но, думаю, пригодится. Да и ужин тебя ждет: поешь, пока не совсем остыло.
— Спасибо, отец.
Дийк уплел за обе щеки все, что нашел на столе. Интересно, с чего он умудрился так проголодаться? Запыхавшаяся от беготни Наки пристроилась напротив него, подперев лицо ладошками.
— Ты выглядишь так, словно влюбился, — заключила она. — Может, расскажешь, что видел?
— Нет. По крайней мере, не сейчас.
— Что ж, — она вздохнула разочарованно. — Тогда пойдем?
— А ты в свое окошко заглянуть не хочешь?
— Я спрашивала у дедушки: говорит, мне еще рано, — она сморщилась с сожалением. — Хоть я и умна не по годам — как слышу со всех сторон то и дело.
— Тогда пойдем, — он не отреагировал на шутку. — Нужно попрощаться с Привратником и поблагодарить за все.
— Я уже попрощалась и поблагодарила — и за себя, и за тебя. Он, кстати, уехал только что — на этом своем чудном Руме. Я поцеловала его напоследок в клюв. А он так захлопал крыльями, что поднял маленький ветер.
Дийка кольнуло, что старик с ним не попрощался. Но он отогнал эту мысль как нехорошую, неправильную. Привратник сделал для него очень много, и обижаться было бы крайне неблагодарно.
— Ну что ж, тогда тащи наши пожитки, Наки. И зови Гоа…
…………………………………………— Он меня бросил, представляешь? Это было бы так грустно, если бы не было так смешно. Он два года меня добивался. С цветами у подъезда сторожил. Потом три года жили вместе, ни разу не изменил — это я точно знаю. И тут — на тебе! Нет, я понимаю, что безумной любви, о которой романы и стихи пишут, с моей стороны не было, даже в самом начале. Но ведь было доверие, была теплота. И так обидно теперь, знаешь, Лешенька, хоть я и понимаю, что во мне сейчас говорит лишь оскорбленное женское самолюбие…
Этот голос уже не был безликим. Он обрел лицо, плоть. Память услужливо подставляла нужные детали: мальчишечий (или птичий?) хохолок волос на макушке, длинные нежные пальцы, загорелый изгиб шеи. И впервые ему не захотелось покидать этот сон, прежде столь тягостный. Страстно хотелось иного — выбраться из тисков неподвижности, шевельнуть сначала рукой, а потом приподняться всем туловищем, встать с постылой кровати. Открыть глаза, заговорить. Увидеть герань на подоконнике, ошеломленное лицо Лели, обнять ее — чья жалобная речь перешла уже во всхлипы, детские, обиженные… Взъерошить короткие волосы. Утешить. А потом… Что будет потом, он не представлял. Но отчего-то был уверен, что найдет, чем себя там занять.
Темный мир. Лабиринт
— Слушай, давай уйдем отсюда прямо сейчас, не будем задерживаться!
Наки настроженно озиралась по сторонам. Дийк склонен был с ней согласиться: чем раньше они покинут это место, тем лучше. Крайне редко при перемещении в другой мир он оказывался в замкнутом помещении — сейчас было именно так. Они стояли по щиколотку в мутной холодной воде туннеля или коридора, стены которого пульсировали нездоровым зеленоватым светом. С потолка капало, запах вокруг стоял премерзкий.
— Отсюда никак, — отозвался промир, кивнув под ноги. — Надо найти местечко посуше!
— Ну, тогда давай найдем его побыстрее! И вообще, мне кажется, это самовнушение. На самом деле ты можешь проходить без всяких дурацких меловых кругов.
— Я пробовал — не получается. Куда погребем: вправо? Влево?
— А есть существенная разница? — фыркнула девочка.
Она решительно двинулась вправо. Гоа, стараясь поджимать все четыре лапы, чтобы поменьше окунать их в дурно пахнувшую жидкость — что выглядело на редкость забавно, засеменил следом.
— Я тебя еле добудилась нынче, — на ходу заговорила Наки. — Даже испугалась: а вдруг ты умер?
— У меня бывают странные сны. Я попадаю в один и тот же мир, очень похожий на реальный. И мне не хочется из него возвращаться.
— Там так хорошо? Этот мир похож на Алуно?
Дийк представил палату цвета топленого молока, герань и паутину проводов.
— Нет, нисколько. Этому миру далеко до Алуно. Там всё обыденно и даже скучно. Но там присутствует один человек, рядом с которым мне хотелось бы быть. — Помолчав, он уточнил: — Девушка. Ее зовут Леля. Она очень одинока и нуждается во мне. Только в этом сне я абсолютно беспомощен, даже пошевелиться не могу.
— Точно — влюбился, — заключила Наки. В голосе ее прозвучали нотки то ли ревности, то ли обиды.
— Не бери в голову, малышка! Разве я могу бросить свою юную спутницу и проводницу? — Догнав ее, промир ласково потрепал по плечу, но она сердито сбросила его руку.
— Вполне можешь бросить! Как бросал всех прежних своих… проводниц.
— А прежних не было.
— Врешь!
— Честно. Я ведь и помню одни пейзажи, а не людей, потому что не было никого рядом. Постой-постой… — Он приостановился, удивленный пришедшим соображением. — С тех пор как я с тобой, что-то во мне поменялось. Когда рассказывал Привратнику о том, что видел, так и подмывало поведать о Покровителе, мастерящем из людских душ ценные безделушки, о простеньком способе сотворить рай собственными руками. Сдержался лишь, чтобы не нарушать общего идиллического настроя. Черт побери! Уже не только пейзажи. Вот что ты, оказывается, со мной сотворила, вздорная девчонка.
— Начинаешь немножко походить на человека, только и всего!..
Туннель между тем вывел к обширной пещере, столь же мокрой, бледно-зеленой и отвратной на вид. В центре ее кружилось, подымая и опуская руки и бормоча, существо, отдаленно напоминавшее человека.
Дийк окликнул его, и тот, замерев на месте и постояв в молчании, присел и на полусогнутых ногах заковылял в их сторону.
Абориген был худ и оборван. Вся нижняя часть лица заросла всклокоченной бородой, в которой висели запутавшиеся камушки и комки грязи. Рот был приоткрыт, с нижней губы тянулась мутная нить слюны, а глаза были совершенно безумными: радужки ни на миг не оставались в покое, хаотично мечась между век. Тщедушное тело сотрясала дрожь.
— Уважаемый, не подскажешь, как можно выбраться на поверхность?
Промир не рассчитывал на внятный ответ. На всякий случай он выступил вперед и заслонил собой девочку. Гоа тоже приготовился к атаке, припав на передние лапы и вздернув в оскале верхнюю губу.
— Мыши, мыши с человеческими лицами… мыши, которые едят людей, и жуки, выползающие из пустых обглоданных глазниц… — Незнакомец бормотал очень тихо, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать торопливые слова. — Зал раздора, зал ненависти, галерея страха… Акана, моя бедная Акана, прости меня, я не мог, не мог удержаться… Ты осталась там, и сквозь твои кости прорастают водоросли, а зубы, твои драгоценные зубы поделили между собой обитатели преисподней… Волосы, твои волосы, они мстят мне… они душат меня, прорастают внутрь, в утробу…
