Всеволод Глуховцев - Полнолуние
Обратный счёт. Девять. Восемь. Семь. Шесть… Болото! Болото под ногами! Засыпанное — да не навсегда! Сквозь толщу щебня и песка со страшной злобой рвется в мир — хватать, губить и жрать — жрать без пощады, без остатка, без конца!..
Зимин вздрогнул и очнулся. «Дьявольщина, — подумал он ошеломлённо. — Что это?.. Тишина какая… идиотская! И прожектор этот ещё… Глупости! Нет ничего, настойчиво подумал он. Нет ничего. Всё как обычно».
Всё было как обычно. Слева — здание насосной и пожарный щит. Справа — три бензовоза автороты.
Было ноль часов тридцать пять минут двадцать две секунды.
Когда из мглы слепящей — за прожектором — по капитану и сержанту врезала длиннющая, на треть рожкового запаса очередь.
Инстинкт сильнее разума! От первого же выстрела Горелов и Зимин швырнулись — один влево, другой вправо — с невероятной быстротой, быстрее пуль! — но это им, конечно, показалось, просто очередь была не в них, а в бензовозы — пули барабанно лупанули по параболическим бортам цистерн, отрикошетив с искрами — и выстрелами лопнули пробитые баллоны.
Зимин с размаху плюхнулся в мокрую траву за кирпичным основанием пожарного щита, с полметра проскользив на животе. Что-то попало в губы, и он тут же выплюнул, так и не успев понять, что это. «Хорошо, в дождевике, а то — каюк мундиру», — мигнула дурацкая мысль. Молниеносной раскорякой, по-пластунски, он очутился у щита, упёршись левым плечом в сырой холод силикатной кладки, изо всех сил держа дыхание.
— Горелов! — крикнул он, дав позорного петуха. Вторая очередь хлестнула по щиту — плечо поймало содрогание кирпичной стенки, звонко цокнула над головой пробитая лопата. И третья очередь!
— Горелов! — взвизгнул капитан.
— Аа! — краткий страшный вскрик.
Стрельба и выкрики, схлестнувшись воедино, смолкли — всё!
С надрывным свистом рвался на свободу воздух из простреленных колёс.
— Товарищ капитан! — спокойно крикнул Горелов откуда-то слева и, похоже, спереди.
— Да-да! — обрадовано откликнулся Зимин.
— Можно подниматься. Я его положил.
— Кого его? — спросил Зимин, мгновенно, помимо своей воли, расслабляясь, ибо сразу же захотелось поверить Горелову.
— Кто стрелял.
— А кто стрелял? — снова спросил Зимин, не осознавая, какие глупые вопросы задаёт. Хотелось плакать и смеяться оттого, что жив и невредим.
— Не знаю. Сейчас посмотрим… Вы не волнуйтесь, он один был, сто процентов, — сказал сержант, и в голосе его почудилось Зимину неуловимое презрение, капитан вспомнил свою фистулу и стало стыдно: горячо щекам, ушам и шее. Он разозлился и проворно выбрался из-за щита.
Горелов уже стоял на дороге, освещенный прожектором. Автомат в правой руке, стволом вниз. Ремень свисал почти до земли.
— Я его положил, — угрюмо повторил сержант и показал рукой вперёд и влево. — Вон там он был. А первый раз вон оттуда шарахнул, правее. Если он по нас бил — или стрелять не умеет, или автомат такой дурной. Повезло нам. Он, видать… Ну, пойдёмте, глянем.
Они скоро зашагали, почти побежали вперёд. Зимин ощущал, что уши у него по-прежнему пылают от стыда.
— П-паск-удство, — начал сочинять он. — И пистолета, как назло, не было… Я, как за щит нырнул, рукой — хвать! Нету. Ну, думаю… А тут вторая очередь…
Они миновали прожектор, мгла ослабла, и левее от себя они увидели убитого: бесформенная фигура в балахоне лежала навзничь поперёк дороги. Грубые подошвы солдатских сапог. Автомат валялся рядом, поблёскивая штык-ножом.
— Сашка, — замороженным голосом сказал Горелов. — Сашка, он стрелял… Я думал…
Они подошли к лежащему. Голова его была откинута влево, капюшон плащ-накидки скрывал лицо, и видно было слабо, но обоим было ясно, что это часовой, рядовой Александр Раскатов. Очередь Горелова пробила ему грудь.
— Сука… — с трудом проговорил Горелов, сильно выдохнув. — Это болото… болото, товарищ капитан, попомните мои слова… это оно его… губит, сволочь, не подохло, гадская сила… н-ну…
Он заплакал, и это было жутко: видеть и слышать, как борется со слезами здоровенный парень, как прерывается злыми страдальческими рывками шумное дыхание, крупно вздрагивают плечи, скрипят стискиваемые зубы…
А Зимин, наоборот, успокоился.
— Ну, не реви, — сказал он, зорко оглядываясь окрест. — Кто ж знал.
Всё правильно.
Со стороны железнодорожных ворот плеснулись тревожные голоса и спешный топот.
— Ссука… сссукаа… — сквозь содрогания и слезы твердил Горелов, ничего не видя и не слыша.
Из-за стены тридцать седьмого хранилища выбежали трое бойцов с автоматами в руках. Замерли на мгновенье, кто-то крикнул: «Вон!» — и все трое, разом комично дёрнувшись, как три марионетки на одной ниточке, припустились к насосной.
Горелов рухнул на колени, бросив автомат, и зашёлся в сломавших его рыданиях, схватившись за лицо руками. Зимин стремительно и ясно соображал, как быть дальше.
— Что!.. — задыхаясь на бегу, крикнул издалека Хамидуллин. — Что там у вас?!..
5
«УАЗик» командира бригады одиноко стоял перед зданием штаба. Шёл десятый час вечера, а Клименко всё не появлялся. Давно уже стемнело. По брезентовой крыше машины тихонько сыпал мелкий дождь.
Почти сутки в части царил сумасшедший аврал. Сразу после ЧП Зарудный поднял по телефону командира и замполита, причём второй долго, очень грязно и бессмысленно ругался матом, а первый велел немедля вызвать в расположение бригады Симакова и распорядился тотчас же подать к подъезду машину.
Так начались эти необычайные сутки для рядового Терентьева. С той минуты, как дневальный растолкал его, шофёру удалось поспать лишь несколько послеобеденных часов, и практически все главные события дня разворачивались на его глазах.
Что, впрочем, его не слишком интересовало.
Последовательность же событий была такова.
В ноль часов сорок две минуты Зарудный позвонил Клименко и Сумскому, и сразу же после этого — Симакову, послав Байрамова в казарму за Терентьевым. В ноль сорок пять о ЧП было сообщено дежурному гарнизонной военной прокуратуры. Пока Зарудный звонил, обретший прежнюю безукоризненность и даже успевший почистить сапоги, Зимин руководил в части. Он направил на первый пост бойца отдыхающей смены, снял с караула невменяемого Горелова и, когда тот немного пришёл в себя, отправил его спать. Затем, отозвав подавленного Хроменкова, велел ему привести в полнейший ажур всю караульную документацию, а сам, закрывшись в комнате дежурного по части, сел писать в ведомость изложение происшествия.
Сначала набросал на листочке черновик, отредактировал его, почиркав кое-что, и только в таком, обработанном виде занёс текст в ведомость. Листок сжёг в пепельнице, раскрошил пепел и выбросил вместе с окурками в урну.
