Сергей Борисов - Искатель. 2009. Выпуск №09
— На что же ты жила?
— Я стала чем-то вроде гида. Встречала туристов, помогала устроиться, показывала достопримечательности, отводила к торговцам опиумом, там это особо не преследуется. Получала за каждого клиента свой процент. Но сама к наркотикам не прикасалась. Благодаря интернету я знала, что Джозеф Марлоу пошел в гору и ныне числится преуспевающим бизнесменом, тем не менее у полиции он до сих пор под подозрением. А один журналист так и вовсе прямо обвинил Марлоу в связях с международными торговцами оружием. Он потом попал под машину, журналист этот… Еще я постоянно наведывалась на сайты вермонтских газет. Однажды я наткнулась на некролог об отце. А до того в одной статейке прочитала о выпускниках, поступивших в лучшие университеты страны. Среди прочих был и ты, Говард. Я хотела тебе позвонить…
— Что же не позвонила?
— Не решилась. Да и что я могла тебе сказать? Чем похвастаться? Чем поделиться? Я — беглянка, которая не знает, зачем и во имя чего живет на этом свете. Тем более примерно в то же время я встретила Рика. Он тоже отсидел и тоже поумнел — во всяком случае, отзывался о своем прежнем гуру с нескрываемой ненавистью. Однако Рик поумнел не настолько, чтобы утратить еще одну веру — в наркотики. И в Непал он прилетел потому лишь, что в Катманду они невероятно дешевы. Мы встретились в аэропорту и сразу узнали друг друга. Рик ужасно выглядел, и я его пожалела, отвела к себе. Его трясло и выгибало так, что, казалось, в следующую минуту его позвоночник треснет. Я раздобыла ему дозу, он укололся и затих. Я смотрела на его вспухшие вены, покрытые рубцами, и понимала, что не смогу его бросить, выставить вон. Это означало бы для него верную гибель. Ты, наверное, не знаешь, Говард, насколько развиты у наркоманов инстинкты. Не все, конечно, некоторые; но главный инстинкт — самосохранения — у них отсутствует напрочь. Каким-то звериным чутьем Рик понял, что получил власть надо мной. Он третировал меня, заставлял доставать ему героин, кричал, пытался драться. Потом поставил условие: лечение в обмен на свадьбу. Я согласилась. Мы зарегистрировали брак. Той ночью мы вместе легли в постель… Утром он скакал по комнате и вопил от радости: «Что, дрянь, получила? Ты, такая хорошенькая, такая правильная, теперь такая же, как я. Можешь курить, можешь нюхать, колоться, это тебе уже не повредит. Не успеет». Я ничего не понимала, и тогда он сказал, что у него СПИД, что ему все равно умирать и что я тоже умру, замолчу навсегда. Он хохотал: «Хочешь укольчик? А, хочешь?»
Говард выпустил руку Кристины, закрыл лицо ладонями.
— Рик умер полгода назад здесь, в Чикаго, в этом хосписе. Скоро умру и я.
Говард почувствовал, как его руки становятся горячими — от слез.
— Мы могли бы умереть и там, в Катманду, — сестра говорила все тише, — но все-таки я решила вернуться на родину. Не обольщалась, шансов не было… Ты плачешь, Говард? Ты плакал в ту ночь, когда я уходила из дома. А я просила тебя не плакать. И сейчас прошу о том же. Иначе я пожалею, что позвонила тебе.
— Я не плачу. Я не буду плакать, Снежинка. Честное слово, не буду.
— Смотри, — сестра с трудом подняла руку и погрозила ему пальцем. — Умирающих грешно обманывать.
Говард сглотнул подкативший к горлу комок,
— А сейчас, Говард, я скажу, почему позвонила тебе. Потому что мне очень хотелось позвонить. Потому что мне страшно умирать. И еще потому, что я хочу отдать тебе то малое, что имею. Знание. Теперь я уверена, что жизнь стоит того, чтобы жить. Она так коротка и хрупка, а мы растрачиваем ее в погоне за вещами и удовольствиями. Мы следуем вековым традициям, считая, что это гарантирует нам чистую совесть и спокойную старость. И слезы близких у нашей могилы. Но у смерти свой взгляды, свой расчет, она может прийти до срока, когда еще не все куплено, не все испытано, не все обычаи соблюдены, не все задачи решены, не все ответы найдены. Вот что я хотела тебе сказать, Говард. Живи сейчас! Ищи ответы — сейчас! Не обманись сам и не дай себя обмануть. Иди своей дорогой, а не той, что для тебя проложили. Только тогда ты будешь спокоен и не узнаешь раскаяния. Я это поняла. Поздно, но все-таки поняла.
В палату вошла медсестра. Сказала строго:
— Вам лучше уйти. Больной нужно отдохнуть.
Медсестра говорила так, что ослушаться было невозможно. Говард поднялся:
— Я приду завтра. Все будет хорошо, Снежинка.
Сестра улыбнулась, по губам ее вновь потекла кровь.
— Говард, пообещай мне…
— Да. Все, что могу.
— Это ты сможешь. Обещаешь?
— Обещаю.
— Ничего не говори матери. Не надо ее беспокоить, ни к чему.
— Хорошо.
— А теперь иди.
И он ушел. Утром следующего дня, придя в больницу святого Патрика, он узнал, что Кристина Баро умерла.
— А вы ей кто?
— Брат.
Кристину он похоронил на окраинном кладбище Чикаго, самом престижном, с ухоженной травой и бесконечными рядами одинаковых мраморных надгробий. У могилы он был один.
Когда могильщики установили плиту, зазвонил телефон. — Да?
Это был Матти Болтон, его лучший друг.
— Говард, ты где? Мне позвонили с верфи. Яхта почти готова, но они не могут спустить ее на воду. Представляешь, они говорят, что, не дав судну названия, — это дурная примета. Что ты решил? Хотя, постой, хочешь, я угадаю? С одного раза. «Мэри»?
— Нет, — сказал Говард. — «Снежинка».
Свое отставание от лидеров гонки Говард воспринимал с философским спокойствием, на иное и не рассчитывая. Столь же стоически встретил он и шторм, внесший коррективы в его первоначальные планы. Не особенно противясь стихии, Говард позволил непогоде оттеснить «Снежинку» к островам Мадейра, а потом и к Канарам. Когда буря улеглась, оставив после себя длинные покатые волны и легкий бриз, он распустил паруса и вновь повернул на запад.
Ни памятный шквал у берегов Уэльса, ни последующие передряги не оставили на «Снежинке» сколько-нибудь заметного следа. Разлившаяся бутылка с оливковым маслом и треснувшая плексигласовая сфера в крыше каюты, позволяющая наблюдать за парусами, не выбираясь на палубу, — вот, пожалуй, и весь ущерб. Атак «Снежинка» была в прекрасном состоянии. Она бежала, подгоняемая устойчивым пассатом, и ярко-красный спинакер23 часами оставался надутым, как баскетбольный мяч, радуя глаз и вселяя спокойное довольство в сердце Говарда, который наконец-то получил возможность вкусить заслуженного отдыха.
Он был вдалеке от оживленных торговых путей, и все же иногда на горизонте появлялись корабли, но ни один из них не подошел достаточно близко, чтобы Говард мог разобрать в бинокль его название или определить по флагу страну приписки. Вызывать же их по рации он не хотел — зачем?
