Борис Фрадкин - Нулевой цикл. Научно-фантастические рассказы
Он извлек из кармана брюк соединенные скрепкой листки бумаги. Ася приняла их, бережно разгладила на коленях и подняла так, чтобы листки стали видны всем членам совета.
— Вот что побудило меня решиться на так называемое «безумство», — сказала она.
И молчала, пока профессор Персидский, заведующий кафедрой онкологии, сухонький и седенький, с остренькой бородкой и громовым голосом, всегда вызывавшим веселое оживление у студенческой аудитории, не спросил вежливенько:
— Не завещание ли Софьи Николаевны это?
Ася утвердительно наклонила голову.
— Именно так я и мои друзья расценили этот документ. Здесь список, составленный Софьей Николаевной, — Ася говорила монотонно, растягивая слова. — В списке собраны умершие в нашем городе за одну наугад взятую неделю.
— Странный вид завещания, — фыркнул Гликин, — ни тебе дачи построить, ни тебе машины купить. Одно слово — мертвые души.
— Вы правы только наполовину, Михаил Соломонович, вздохнула Ася. — Это список только тех умерших, кто мог бы стать донором мозга или реципиентом тела, — потершись щекой о плечо, она смотрела на Гликина так, словно пыталась припомнить, где встречала этого тучного и рыхлого, распираемого весельем мужчину. — Скрытно от всех нас, используя собственную методику анализа, Софья Николаевна в течение недели сумела отобрать девять пар потенциально способных к воскрешению жизней. Девять человеческих жизней — вы только вдумайтесь, товарищи! И всего за одну неделю. И только в одном нашем городе, — Ася тоскующе покосилась на застывшего в золоченой раме Гарвея. — Увы, эти жизни были традиционно преданы земле, отданы на съедение червям.
Члены совета настороженно поглядывали на листки бумаги, веером развернувшиеся в руке Аси. Тут сидели люди, потрясти которых фактом жизни и смерти было не так-то просто. И возраст, и профессия научили их не отдаваться во власть эмоций. Они прежде верили своему опыту, сверяли все новое со своими укоренившимися убеждениями.
И только Гликин, не скрывая своей заинтересованности, подвинулся вместе со стулом, чтобы лучше видеть Асю. Да Вадим Сергеевич обеспокоенно переглянулся с проректором по научной работе, — все утро они вдвоем просидели над проектом решения совета. Все им казалось предельно ясным. Их убежденность возникла не вдруг, она выпестовывалась годами с того самого дня, как вылупилась на свет эта кощунственная идея пересадки человеческого мозга. Ее, эту идею, неоднократно пережевывали в печати. О ней стало модно судачить на медицинских конференциях. Она часто становилась темой застольных бесед. Но никто, ни один уважающий себя ученый (не говоря уже о медиках!) не осмелился высказаться в пользу подобной пересадки.
Что ж из того, что созрела техническая возможность? Проблема потянула за собой неразрешимые этические трудности. А, да что там говорить! Любой профан в медицине понимал, какими пагубными последствиями чреват столь вольный эксперимент над человеческой личностью.
И вдруг — нате вам! — кандидат медицинских наук, уже известный в городе хирург. Вадим Сергеевич с тревогой вспомнил тот день, когда под его председательством слушалась защита кандидатской диссертации Барботько, Защита прошла блестяще, прямо надо сказать. И он тогда с искренней радостью присоединился к общему мнению: талант!
Талант…
Расхлебывай теперь талантовы выкрутасы.
— Вы еще и рылись в бумагах покойной Софьи Николаевны, подогревая собственное возмущение, заметил ректор. — В скромности вас не упрекнешь. А список, что список… Ваши домыслы, меня лично, не убеждают.
— Хотелось бы знать, — опираясь сухонькими кулачками в стол, профессор Персидский привстал, наклонился в сторону Аси, — чьим мозгом вы столь вольно изволили распорядиться? Если не секрет, разумеется.
— Какие же тут могут быть секреты, — не вставая, пожала плечами Ася, — мы использовали мозг Софьи Николаевны Бельской.
Помедлив, она повторила с вызовом:
— Мозг НАШЕЙ Софьи Николаевны.
И покосилась на Гарвея в бронзовой раме, будто именно от него ожидая самую неприятную реакцию.
Ответ Аси более всего поразил Гликина. Красноречие впервые изменило этому остряку. В его выпуклых почти черных глазах, устремленных на Асю, застыла смесь ужаса и восторга.
Профессор Персидский обессиленно плюхнулся на стул, пожаловался сидевшей напротив него Кетовой:
— Для моего сердца это слишком…
Старик кривил душой, он до сих пор принимал участие в лыжных кроссах (в группе своего возраста, разумеется).
Выражение гадливости на лице Кетовой заставило похолодеть Асю. Молодая женщина испытала искушение бежать вон из кабинета, отказаться от этой непосильной борьбы, не быть в фокусе устремленных на нее гневных, изумленных, полных презрения глаз.
Ася знала, что ожидает ее на совете, готовилась к самому худшему, но ощущение этого всеобщего, слитого воедино гнева ужаснуло ее. Никто не кричал на нее, никто не бросал ей в лицо обидных и оскорбительных слов. Выступающие терпеливо ждали своей очереди. Речь каждого была краткой, сдержанной, корректной. Но тем весомее оказывались наносимые удары, ибо они были точно рас считанными, бьющими в самое уязвимое место.
Асю обвиняли в осквернении общечеловеческой морали, и это походило на правду. Ее обвиняли в измене основным канонам медицины, и возразить против этого ей было нечего. Никакие словесные оправдания, доводы не помогли бы сейчас Асе Барботько. Границы допустимых экспериментов на человеческом мозгу определились в процессе многовекового развития понятия гуманности. Лучшие умы человечества вновь и вновь восставали против попыток вольничания в святая святых тела человеческого: в обители разума.
А она решилась перешагнуть эти границы. И увлекла за собой таких же увлеченных, как и она, молодых служителей медицины. Она заставила и себя и их поверить, что пришла пора пересмотреть каноны.
И, значит, отступать ей не дано.
Вадим Сергеевич поднял руку, властно требуя тишины. Ждать ему пришлось довольно долго. И даже когда он заговорил, возмущение глухим рокотом еще продолжало перекатываться по кабинету.
— Уважаемая Ася Давыдовна! — произнес ректор, и жесткие предостерегающие нотки в его голосе заставили насторожиться Асю, — вы же отлично понимаете, что все мы не вдруг и не только что восстали против пересадки человеческого мозга. Сколько раз каждый из нас осмысливал и переосмысливал подобную возможность! И не мы одни, здесь сидящие, против. Все человечество решительно не желает создания гомункулусов. Да, да, Ася Давыдовна, я не оговорился: именно гомункулусов, этого фантастического бреда средневековых алхимиков, — Вадим Сергеевич помолчал, пережидая возникший в кабинете шум.-_ Вы знаете, я никогда не участвовал в диспутах подобного рода, считая их бессмысленной тратой времени. — Он с сочувствием всматривался в лицо Аси. — Теперь я жалею об этом… У меня есть что сказать вам, Ася Давыдовна. Вам и вашим единомышленникам. Уверен — то же самое сказала бы вам и Софья Николаевна, будь она жива. — Ректор помолчал, встряхнул своей гривой седых волос. — Зайди вы ко мне потолковать по душам, возможно, не было бы и сегодняшнего совета. Скажите, Ася Давыдовна, а тело… чье?
