Герберт Уэллс - Пища богов (пер. Тан)
— Ведь он, кажется, родственник премьер-министра, не правда ли? — спрашивал Бенсингтон.
— Да, они в родстве, — отвечал Уинклс. — Способный молодой человек, очень способный. Правда, реакционер, сбитый с толку, упрямый, но все же очень талантливый. Он, по-видимому, намерен добиться славы, борясь с нашим открытием. По крайней мере, принялся за это очень горячо. Вчера говорил о нашем предложении ввести Пищу в начальные школы…
— Как, в начальные школы? У кого же было такое предложение?
— Да я как-то проговорился на этот счет в политехникуме… так, мимоходом. Пытался разъяснить благотворное влияние Гераклеофорбии, доказывал, что она вполне безвредна, несмотря на некоторые случайности, которые свидетельствуют о противном, но больше уже не повторятся… Понятно, если препарат будет вполне чист… Ну, вот Катергам и подхватил нечаянно брошенное мною слово.
— Что же вы сказали?
— Да пустяки! Так, с языка сорвалось! А он, как видите, принял это всерьез, говорит, что на начальные школы и без того тратится слишком много денег, вспомнил известную историю с уроками музыки. Знаете, конечно? «Никто, — говорит, — не препятствует детям низших классов народа получать образование, соответствующее их общественному положению, но кормить Пищей такого рода — значило бы уничтожить в них всякое чувство соразмерности»… На этот счет он особенно распространялся. «Зачем, — говорит, — это нужно, чтобы бедные люди достигали тридцати семи футов роста?..» Он ведь и в самом деле верит, знаете ли, что они дорастут до тридцати семи футов, — прибавил Уинклс с улыбкой.
— Да и дорастут, если кормить Гераклеофорбией аккуратно, — сказал Бенсингтон. — Но ведь никто этого не предвидит…
— Ну, я-то предвижу.
— Так как же вы, дорогой Уинклс…
— Я-то знаю, что они вырастут гораздо больше, — прервал Уинклс с таким авторитетным видом, как будто он гораздо лучше Бенсингтона знает, о чем говорит. — Несомненно больше!.. Но послушайте, что он говорит далее: «Что же, — говорит, — будут они от этого счастливее?» Слышите? Не правда ли, чудесно? «Станут от этого лучше? Будут они с большим уважением относиться к собственности и к законным властям? Да, наконец, будет ли это справедливо по отношению к их родителям и семьям?» Как вам это нравится? Такого рода люди всегда очень заботятся о справедливости. «Даже теперь, — говорит, — многие родители не в состоянии кормить и одевать своих детей, а что же будет тогда?» Каково!..
— Он, как видите, поймал меня на неосторожно сказанном слове. Ну, а затем он начал вычислять, сколько будут стоить брюки для подростка двадцати с лишком футов ростом. «По самой дешевой расценке, — говорит, — десять фунтов»… Чудак этот Катергам! Ужасно мелочен… «Плательщики податей, — говорит, — должны с этим считаться. Да, наконец, — говорит, — нужно же иметь в виду и родительскую власть». Вот это все тут — два столбца, — прибавил Уинклс, подавая Бенсингтону газету. — «Каждый отец, — говорит, — имеет право воспитывать своих детей в соответствующих его званию размерах».
Пройдясь по комнате, Уинклс продолжал:
— А потом Катергам перешел к вопросу о приспособлении школьных зданий и обстановки, о стоимости хотя бы одной только школьной мебели. И все это с цифрами… «Ну, и чего же, — говорит он, — мы добьемся? Создадим пролетариат, состоящий из голодных гигантов? Вообще, — говорит, — если это дикое предложение относительно школ и не пройдет, то все-таки Гераклеофорбия — вещество вредное: один раз его попробовав, вы уже не в состоянии будете без него обойтись»…
— Да, это верно, — вставил Бенсингтон.
— «…А тут еще, — говорит, — с ним обращаются неосторожно и плодят гигантских животных». Короче — он предлагает основать Национальное Общество Охраны Нормальных Размеров Человеческого Организма! Курьез, не правда ли? А вот на такие-то курьезы публика особенно падка.
Но что же они собираются делать? — спросил Бенсингтон.
— Основать общество и агитировать, — ответил Уинклс, пожав плечами. — Они хотят добиться запрета производства или хотя бы свободной продажи Гераклеофорбии. Я уже писал об этом. Доказывал, что Катергам слишком преувеличивает значение нашей Пищи, но это никого не убедило. Удивительно, как все восстают против нас!.. Вот и Национальное Общество Трезвости образовало отдел умеренности по отношению к росту.
— Гм! — произнес Бенсингтон.
— Положим, надо было ожидать чего-нибудь подобного после всех этих происшествий, — прибавил Уинклс, берясь за шляпу. — Слишком уж необычны они были.
Поколебавшись немного, он наконец ушел.
Бенсингтону было ясно, что у Уинклса есть какая-то очень нужная для него задняя мысль, которую он боится высказать, но раз, при Редвуде, эта мысль проскользнула в разговоре.
— Ну что, как дела? — спросил Уинклс, входя и потирая руки.
— Да вот, мы вдвоем готовим доклад.
— Королевскому обществу?
— Королевскому обществу.
— Гм! — сказал Уинклс задумчиво, направляясь к камину. — Гм!.. Но… следует ли это делать?
— Следует ли делать что?
— Опубликовывать ваше открытие.
— Как же иначе? Мы ведь не в средние века живем, — сказал Редвуд.
— Так-то оно так…
— И Коссар говорит, что это необходимо сделать в интересах науки.
— В большинстве случаев, разумеется! Но ведь это — случай исключительный.
— Мы обязаны изложить все подробно Королевскому обществу, — сказал Редвуд, и Уинклс на этот раз не стал настаивать, но воспользовался первым же предлогом, чтобы возобновить разговор.
— Ваше открытие совершенно исключительное, — сказал он.
— Это все равно, — отвечал Редвуд.
— Ну, знаете ли, им легко злоупотреблять даже с преступными целями, как полагает Катергам, и потому следовало бы хранить в тайне состав Пищи…
Редвуд молчал.
— Даже простая небрежность — и то, как мы видели… Не лучше ли сконцентрировать производство Гераклеофорбии в одних руках и назначить наблюдательный комитет из лиц, достойных доверия…
Редвуд с неудовольствием заявил ему, что не видит пока в этом надобности.
Между тем, среди широкой публики Уинклс сделался главным авторитетом по вопросу о «Пище для рекламы», несмотря на свое неполное с нею знакомство. Он писал письма и статьи о ее употреблении, делал в медицинских обществах и клубах доклады, говорил в частных кружках, всюду выставляя себя главным инициатором и вождем всего дела. В брошюре своей «Правда о „Пище для рекламы“» (с легкой руки «Панча», теперь все ее так называли) он свел все хиклиброуские происшествия почти к нулю и доказывал, что значение Пищи слишком преувеличивается, что дети от нее растут действительно, но что глупо было бы считать этот рост безграничным. До тридцати семи футов никто не дорастает, конечно, — это преувеличение.
