Вадим Собко - Звёздные крылья
Друзья поспешили к Яринке, не имея никакого желания разговаривать со своими тюремщиками.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Потянулись долгие, тоскливые дни, удивительно похожие один на другой. Никакой работы, никаких развлечений. Все те же опостылевшие лица Буша и Дорна. Все та же улыбка на выпяченных губах Мэй.
Время от времени Дорн принимался уговаривать Крайнева. Куда больше он боялся спокойной и даже веселой настороженности Юрия, чем анархичности Волоха.
Время шло, но никто не мог заметить хотя бы малейшего перелома в настроении или поведении Крайнева. Каждое утро он вместе с Волохом бегал по аэродрому, потом делал гимнастику. После завтрака они кормили рыб в аквариуме или пели песни. Книги у них отобрали. После обеда ложились спать, называя себя мелкими буржуа. Вечерами часто гуляли по асфальту аэродрома. Иногда к ним присоединялась Мэй.
Такая жизнь приводила Юрия в исступление, но он неизменно говорил, что давно уже мечтал попасть в санаторий с таким прекрасным режимом. Дорн отвечал, что рад, если Юрий действительно доволен его гостеприимством. Тот с трудом сдерживал желание ударить Дорна за такое «гостеприимство».
Но все же Дорн был глубоко убежден, что сломит Крайнева. Он делал определенную ставку на то, что такой человек, как этот инженер, не сможет долго оставаться без работы. Огромная творческая энергия Юрия Крайнева так или иначе должна найти выход. И Дорн имел основания так думать. Чувство бессилия мучило инженера Крайнева больше всего. Невероятным усилием воли он заставлял себя спокойно разговаривать с Дорном и даже любоваться вместе с Мэй красотой солнечных закатов.
Он, человек, прошедший, несмотря на молодость, тяжелую школу жизни, ценой напряженной работы достигший мировых высот науки, вынужден по целым дням ничего не делать и только слушать плохую музыку, которая, как жиденький сироп, заливала все уголки дома.
Энергия, желание работать терзали его куда больше, чем сто Дорнов, вместе взятых. Великое дело, дело его жизни властно требовало отдать ему весь свой талант, всю энергию. А Юрий вместо этого обречен был целыми днями смотреть на серый аэродром и томиться, мечтая о той минуте, когда, наконец, возьмет в руки карандаш.
Залитые солнцем безлюдные лаборатории как бы призывали: приходи, мы ждем тебя! Готовальни на чертежных столах откликались: мы здесь. А он вместо работы сковывал свою энергию, убивал жажду творчества. Он должен был сделать из себя человека без чувств и талантов, ибо в противном случае могла прийти минута страшной и позорной измены.
Здесь, в этом изощренном плену Людвига Дорна, слово «Отчизна» стало самым ярким словом в его мыслях.
Оно ощущалось вполне материально: за ним чувствовались необъятные просторы Союза. Он слышал счастливый смех земляков, видел улыбки друзей а, широко распластанные крылья самолетов над Красной, площадью.
Теперь у него оставалось много времени для раздумий и мечтаний. Он изобрел и придумал много необычайных вещей. Его реактивные самолеты летали из Москвы на Камчатку и возвращались в Киев в тот же день. Любимая Родина неотступно стояла перед ним, огромная, величественная, — иных мыслей у него не было.
Приходил Людвиг Дорн. Он говорил о большой славе, которая ожидает инженера Юрия Крайнева, рисовал перед ним заманчивые картины будущего.
Дорн знал, что вода по капле может продолбить самый крепкий камень. И он говорил каждый день, стараясь отравить мысли инженера сладостным ядом честолюбия.
И однажды, во время очередного разговора, Крайнев без тени насмешки спросил, нельзя ли будет земной шар назвать его именем. Если Дорн может дать ему в этом твердую гарантию, то Крайнев, возможно, согласится для него работать.
Дорн растерянно улыбнулся. Он не понял — шутит Крайнев или говорит серьезно. Потом ему стало ясно — его метод обречен на провал. Он притворно весело рассмеялся.
Нет, к сожалению, он не может гарантировать такого переименования.
— Тогда нам не о чем говорить, — без тени улыбки, но явно издеваясь, промолвил Крайнев.
Дорн изменил тактику, но Крайнев заметил это не сразу. Вначале он почувствовал даже облегчение — никто не надоедал ему слащавыми разговорами о будущей славе. Такие разговоры теперь приводили его в бешенство.
А Дорн спрятал коготки, стараясь обмануть Крайнева. Это была борьба совсем разных по духу людей. Борьба старого с новым, сильного и молодого со слабым, но опытным..
Надо было узнать самые уязвимые места в сердце Крайнева, надо было найти нити старого, которые еще должны оставаться среди массива молодого, живого и здорового. А потом, превращая эти незаметные нити в глубокие трещины, расслаблять ее, чтобы затем одним ударом сломить.
Такова была новая тактика Дорна. Юрий не сразу ощутил на себе пагубные ее последствия. Но Дорн четко продумал все детали своей атаки. Проводил ее упорно, широким фронтом, хорошо понимая, что если сдастся Крайнев, то друзей его сломить будет легче, а в крайнем случае можно будет обойтись и без них.
Первый шаг в этом направлении выглядел несколько странно: Дорн распорядился сменить пластинки, которые целыми днями передавали маленькие громкоговорители. И однажды, когда Крайнев, Волох и Яринка сидели в гостиной, разглядывая рыб в аквариуме, высокие чистые звуки рояля заполнили комнату. Это был какой-то болезненный хаос звуков. Рояль стонал, звенел, звуки переливались, падали, плакали, чтобы, медленно повышаясь, передать стон больного человека.
Песня возникала незаметно. Это была даже не песня, а какой-то тягучий речитатив. Мелодия раздражала, будила какие-то темные чувства, в существовании которых человек старается не признаваться даже самому себе. Это была мука неразделенной любви, слишком рано оборвавшейся жизни, неудовлетворенность самим собою и смертельная тоска.
Дорн рассчитывал на то, что у каждого человека есть в сердце слабые струны. Играя на этих струнах, можно даже очень сильного человека заставить подчиняться. Он не знал, есть ли такие слабые струны в сердце Юрия Крайнева, но теперь ему ничего другого не оставалось, как рассчитывать только на них.
И распорядившись изменить музыку, он совсем не думал, что после нескольких таких концертов Юрий согласится работать. Он счел бы огромным успехом, если бы эти мотивы бессилия хоть немного расшатали скрепления, раздвинули бы хоть микроскопическую щель, через которую можно было бы действовать дальше. Когда отзвенела последняя нота, в гостиной долго стояла гнетущая тишина. Потом музыка повторилась.
Она создавала странное настроение, и Дорн, выходя из гостиной, заметил это. Он даже улыбнулся. И эта улыбка больше всего встревожила Крайнева.
