Роман Глушков - Аварийная команда
Я тоже мысленно согласился с прапорщиком: чем громче становился звук, тем меньше он походил на рев грузовиков. Как, впрочем, и на трансформаторный гул. На мой взгляд, эти звуковые колебания производило вообще не механическое устройство. А что именно, я даже представить себе не мог.
В неотвратимо накатывающем на нас шуме можно было при желании расслышать урчание сытого льва, рокот камнепада, вялые раскаты грома, буйство далекого лесного пожара и еще много чего, схожего по тембру. Но более верным определением я бы назвал сочетание всех этих звуков в едином потоке. Слушая его, я мог с легкостью вообразить все, что угодно, но источник шума все равно оставался для меня загадкой.
Однако долго томиться в неведении нам не пришлось. Миновала почти минута, как Охрипыч высказал проводнику свои сомнения, и горизонт на востоке вдруг подернулся полупрозрачным маревом. Аналогичный эффект возникает в жару над землей или любой другой нагретой поверхностью. С той лишь разницей, что увиденое нами марево являлось более плотным и достигало небес. Это была мутная пелена, что целиком состояла из движущихся разводов, как густой сахарный сироп при размешивании. Пелена надвигалась на нас похожим на дождевой фронтом и до неузнаваемости искажала все, что попадалось ей на пути: холмы, деревья и даже небо, однотонный цвет которого вроде бы нельзя было исказить ничем.
Одно дело – смотреть в кинотеатре, как огромное цунами смывает в океан прибрежный мегаполис, и совсем иное – когда подобная водяная гора летит наяву со скоростью реактивного самолета прямо на тебя. С учетом того, что до ближайшего океана отсюда – пара тысяч километров. А может, гора была вовсе и не водяная, но для нас в тот момент это не имело принципиального значения. Рокочущее марево стремительно приближалось, а мы стояли на холме с открытыми ртами и ватными ногами, понятия не имея, какая участь нас ждет.
– Ложись! – зычно скомандовал прапорщик. Вряд ли он не осознавал, что все это без толку. Но наша буржуйская компания исполнила приказ, наверное, не хуже тех вышколенных сержантов, каких Охрипыч вез из учебки. Замешкалась только Леночка, но ее верный паладин Тумаков не растерялся. Бросившись на объект своих воздыханий, Свинг повалил Веснушкину на траву и отважно накрыл девушку собственным телом.
А в следующее мгновение дрожащее марево накрыло округу и всех нас…
…И ничего катастрофического не произошло. Я ожидал сокрушительного удара, который отправил бы меня в долгое путешествие по воле стихии, но она не сдвинула нас и на миллиметр. Инстинктивно задержав дыхание, я не стал зажмуривать глаза, хотя мое любопытство выглядело довольно безрассудным. В полупрозрачном мареве было сложно рассмотреть даже кончик собственного носа. Поэтому я только на ощупь определил, что в пучине непонятной субстанции не шелохнется ни одна травинка и вообще не происходит никакого движения.
Все могло быть не так уж и плохо, если бы не давящая на уши низкочастотная вибрация и резкий холод, что пробрал до костей мое разморенное теплом тело. Не беспокой меня эти две неприятности, я мог бы проваляться в объятьях стихии-миража сколь угодно долго. Попробовав вздохнуть, я с облегчением обнаружил, что делаю это легко, как и прежде. И мороз мне нисколько не мешал. Это был тот самый мороз, что я пережил в поезде после драки с Рипом. Холод не щипал кожу и не обжигал легкие. Он как будто зарождался внутри меня и неудержимо рвался наружу, заставляя тело дрожать и корчиться в судорогах. Не то чтобы муки были непереносимые, но продлись такая пытка пару-тройку часов, да еще вкупе с давящим на психику звуком, я бы, пожалуй, рехнулся.
К счастью, все завершилось довольно скоро – в пределах каких-то пяти-шести минут. Едва призрачная лавина схлынула, моя окоченелая спина тут же почувствовала прежнее тепло, которому я обрадовался больше, чем Моисей – манне небесной. Судя по скрюченным страдальческим позам товарищей, им также пришлось несладко. Наши зубы клацали так, что запиши мы их совместный стук на пленку да проиграй на полной громкости, получился бы концерт не хуже традиционных японских барабанов тайко.
Разговаривать в таком продрогшем состоянии было попросту невозможно, и мы поднялись на ноги в угрюмом молчании. Все, кроме Охрипыча. Он тут же принялся за согревающую физзарядку и взялся агитировать остальных поддержать его почин. Все отказались, поскольку были слишком подавлены, чтобы бодро размахивать конечностями под счет заводилы-прапорщика. Дядя Пантелей выглядел вконец измученным, но за сердце не хватался – видимо, начинал потихоньку перебираться в нашу с Хриплым фракцию фаталистов. Банкирша Агата потянулась за очередной сигаретой, но так и не смогла ухватить ее закостеневшими от холода пальцами.
Последним с земли поднялся Паша. Делал он это с большой неохотой, поскольку был готов и дальше согревать Леночку столько, сколько потребуется. Однако Веснушкина мягко, но настойчиво отстранилась от кавалера, в объятьях которого она и без того провела непозволительно долгое для общения с рядовым поклонником время. Хотя самоотверженное поведение Паши перед лицом грозной стихии слегка изменило мое мнение о Свинге в лучшую сторону. Зеленовласый казался мне теперь не обычным ублюдком, а храбрым ублюдком – фантастический прогресс для неформала в глазах бывшего гопника, сиречь меня.
Просто чудо, что после пережитого нами второго катаклизма все обошлось без криков и истерик. Видимо, всему виной был холод, изрядно притупивший наши чувства и эмоции. Поэтому, когда мы мало-помалу оттаяли, адреналин у нас в крови уже успел перебродить.
На первый взгляд все вроде бы осталось по-прежнему: мы расселись на траве и начали обсуждать произошедшее. Но наше внешнее спокойствие было очень зыбким. В действительности мы ощущали себя подобно парашютистам, которым довелось приземлиться с нераскрывшимися парашютами и при этом не получить ни единой царапины. Мы как ни в чем не бывало продолжали беседу и даже шутили, но в душе каждого из нас образовался серьезный надлом. Каковы будут его последствия и когда они проявятся, этого нам было знать уже не дано…
Не сговариваясь, все единодушно принялись называть пронесшуюся по округе полупрозрачную стихию «волной». («Епическая волна охеренной высоты» – так более конкретно охарактеризовал это явление Хриплый, большой поклонник Жюля Верна и Герберта Уэллса. Полагаю, узри Охрипыч наяву марсианский треножник, тот заработал бы от прапорщика адекватное определение.) Едва слово «волна» было произнесено, как мне тут же закрались на ум смутные ассоциации. Я припомнил, что буквально накануне кто-то уже заикался при мне о неких вредоносных волнах. Но слышал я о них не от Тюнера и Кадила, однозначно. Подвольский? Тоже маловероятно…
