Лев Успенский - Тайна всех тайн
— Ну что ты! Всё обошлось наилучшим образом.
— А что было?
— Плохо было. Нервное потрясение, глубочайший шок, вызванный этими… Как они называются, Крэл?
— Протоксенусы.
— Да, шоковое состояние в результате их сильного воздействия. Это оказалось особенно опасным на фоне… Ты не пугайся, мой мальчик, я должен сказать тебе всё.
— Говорите.
— На фоне нервного заболевания… Началось оно у тебя почти сразу по приезде сюда. Болезнь развивалась быстро. Борьба с лейкемией могла обойтись слишком дорого, однако произошел спасительный перелом… Тогда, в ту ночь. И мне удалось выправить тебя. Теперь ты можешь не волноваться. Всё идет хорошо.
— Это значит так же, как с Лейжем?
— С Лейжем? — Доктор задумался, сидел с приспущенными веками и тихонько шевелил пальцами, уложенными на жилете. — Пожалуй, да. Только у него заболевание протекало тяжелей. Доктор Ваматр полагает, что они, эти, как их, существа, постепенно, как бы приспосабливаясь к людям, раз от разу норовят поменьше повредить, вступая и контакт, влияя на людей. Вот у тебя, например, уже обошлось всё лучин1, чем у Лейжа. Однако мы заболтались с тобой.
Феллинсен подскочил, засуетился, посмотрел на часы и продолжал уже о другом:
— Сейчас, мой мальчик, — спать. Спать! Ввел я тебе смесь, надо сказать, магическую. Она и поспать тебе поможет, и подкрепит. Я обосновался у тебя. Буду, как и все эти дни, рядом с тобой. Дверь я не закрываю. — Феллинсен захватил с кресла-качалки газеты, еще раз глянул на приборы и направился к себе.
Выздоровление шло быстро, однако доктор Феллинсен никому пока не разрешал проведывать Крэла…
Дни тянулись медленно, однако время подгонять не хотелось. Надо было собраться с мыслями, прийти к какому-то четкому, строгому решению, попробовать выработать мнение определенное, свое. Такое, за которое можно было бороться. До конца.
Чувство какой-то рассеянности, острого одиночества грусти овладевало Крэлом но вечерам, и присутствие док тора Феллинсена в эти часы было особенно желанным. Феллинсен любил поговорить, но, к счастью, отличался удивительно приятной способностью замолкать вовремя…
Наконец доктор снял электроды. Приближалась последняя ночь затворничества. Настанет утро, и Крэл сможет выйти в парк!.. Феллинсен отправился к себе в комнату и через несколько минут уже сладенько посапывал. Крэл сидел у окна и смотрел, как золото постепенно сменяется синью, как замирает уставший за долгий летний день старинный парк. Было тихо. В окнах зажглись огни. Почему-то их оказалось гораздо больше, чем обычно, огш горели ярче, веселей. Огни вспыхнули на верхушке башни, огни сияли в «клубе». Крэл распахнул окно, и в комнату полилась музыка. В «клубе» пели. Пели старинную застольную:
…Мы выпьем за тех, кто не с нами, не дома,
кто в море, в дороге, в неравном бою,
кто так одинок, что за верного друга
готов прозакладывать душу свою…
Крэл подбежал к телефону, постучал по рычажку, плотно прижав трубку к уху. В трубке не слышно было ничего, даже всегдашнего фона.
Доктор Феллинсен, сонно жмурясь, уже стоял возле Крэла:
— Я отключил эту штуку, Крэл. Тебе очень захотелось позвонить?
— Да, мне нужно. Они поют!
— Пусть поют. Когда люди поют, это хорошо. Хуже, когда они начинают стрелять.
— Что-то случилось. Смотрите — везде свет.
— Ну что же, никогда еще радостная весть не мешала выздоровлению больного. — Феллинсен вышел в переднюю и, быстро возвратись, продолжал: — Звони, я включил аппарат.
Крэл поговорил с Ваматром и осторожно положил трубку на рычаг.
— Протоксенусы догадались о третьем значении кода. Обошли мой запрет, начали вырабатывать фермент в себе. Сами разорвали кольцо и дадут теперь новый виток спирали. Ваматр считает сегодняшний день днем рождения еще более совершенных существ… Давайте… давайте выпьем кофе.
За кофе они просидели долго, на все лады обсуждая сложившуюся в Холпе обстановку. Феллинсен наконец стал позевывать, прикрывая рот полной, белой рукой, и предложил:
— Надо спать. Завтра у тебя трудный и очень ответственный день. Здесь все расположены к тебе наилучшим образом. Однако собранность необходима. Береги себя. Взваливать на себя всё сразу не следует. Нужен до поры до времени щадящий режим.
Крэл заснул не скоро, проспал часа четыре и разбудил доктора Феллинсена рано утром.
— Я попрошу вас, как только представится возможность, отправьте это объявление в газеты. В списке указано, в какие именно.
Объявление было коротким:
ДОКТОР НОЛАН!
МЫ ДОСТИГЛИ БОЛЬШИХ УСПЕХОВ, И МЫ ХОТИМ, ЧТОБЫ ВЫ БЫЛИ С НАМИ. ЗДЕСЬ ТОЖЕ ЛЮБЯТ СТАРИННУЮ ЗАСТОЛЬНУЮ. ОТЗОВИТЕСЬ!
КРЭЛ.
Все дин, находясь под бдительной охраной доктора Фоллинсена, он думал об Инсе, нетерпеливо ждал встречи с ней, а теперь, впервые после болезни, выйдя из коттеджа, больше всего боялся встретить именно ее.
Сколько же лет прошло с тех пор, когда ноги вот так упруго и сильно отталкивали землю? Покончено с недомоганием, постоянным, изнуряющим, уже ставшим привычным, но от этого не менее тяжким… Крэл посмотрел на башню. Над ней вилась сероватая лента. Лепта, пожалуй, стала плотней. «Втягивают всё большее и большее количество пищи. Куда им такая уйма? Странно…»
Он пошел быстрей, а по ступенькам лаборатории взбежал. Легко, как в двадцать лет, как до болезни. И еще приятно: в коридоре встретился Ялко. Хорошо, что он, а не кто-нибудь другой, менее симпатичный.
— Крэл! Выздоровели? Совсем-совсем? Я очень рад, мы все рады, поверьте!
— Расскажите, Петер, расскажите всё по порядку. — Крэл втолкнул Ялко в свою лабораторию, подбежал к окну, распахнул его и, опираясь на подоконник, повторил:
— Расскажите!
Ялко подробно, не спеша, но с огромным увлечением говорил о происходящем в башне. Сомнений не оставалось. Протоксенусы сумели, очевидно, выйти на новый цикл, дали потомство, резко отличающееся от всех предыдущих. Личиночная стадия совсем иная. Недели две и должен появиться еще более совершенный вид протоксенусов.
— И что мы будем делать с ним?
Ялко недоуменно поморгал узкими, с чуть припухшими веками глазами, скуластое лицо его расплылось в снисходительной улыбке:
— Да неужели не понятно? Возьмем от них всё, постараемся использовать их удивительные свойства. Направленное формообразование, улучшение в короткий срок многих пород и даже видов животных. Наконец — болезни… Вы же сами… Вы исцелены, Крэл! Разве этого мало?
— Мало… — задумчиво повторил Крэл, повернулся лицом к окну и только тогда заметил, что решеток на окне нет. — Не знаю, не знаю… А если они и в самом деле чужие? Тогда они очень хитры… Смерть Эльды, Бичета… Тогда они еще не приноровились к нам, еще не умели дозировать свое влияние. А затем… Уже на первой стадии протоксенусы, существа в общем-то беззащитные, распространяли излучение, вызывающее эйфорию, задабривали, стараясь привлечь людей, повысить интерес к себе и зародить в людях мысль о своей нужности. Да, да, вылечивали. Всё это хорошо, конечно. Важно, чтобы они нас не перехитрили… Согласитесь, Петер, людям пока не удается решить проблему равенства. Всё еще идет борьба. Самое страшное и отвратительное, что борьба эта дикая, кровавая, атавистическая. За кусок мяса, за место в пещере, у костра, когда-то дрались, разбивая черепа камнем. Теперь это делается с помощью радиоэлектроники и счетно-решающих машин. Но ведь принципиально ничего не изменилось! Так можно ли считать разумным и своевременным присоединение к этой борьбе еще одной, по существу своему чуждой нам силы?
