Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
Интересно, что скажет Морин, если он попытается рассказать ей об этом?
Машина завелась; Лазарус уселся рядом с Морин.
— Куда бы вы хотели съездить, миссис Смит?
— Ну, куда-нибудь на юг. В тихое место.
— Пусть будет юг.
Лазарус посмотрел на заходящее столице и включил фары. Потом развернул машину и поехал на юг.
— Кстати, Теодор, когда мы вдвоем, я для тебя не миссис Смит.
— Спасибо… Морин.
На тридцать девятую, а потом к Пасео? Или по проспекту до парка Своуп? Позволит ли она увезти себя так далеко? Эх, вот бы мчаться с Морин по дороге, которой нет конца!
— Теодор, мне нравится, когда ты называешь меня по имени. Помнишь, как ты возил детей на пикник незадолго до начала войны?
— К Синей реке? Ты хочешь побывать там, Морин?
— Да. Если ты не помнишь дороги, я могу быть проводником.
— Найдем.
— Не обязательно на то же самое место. Куда-нибудь, где нет людей, чтобы тебе не приходилось все время смотреть на дорогу.
(Эй-эй, Морин, дорогая моя! Не стоит забираться в уединенное место, а то как бы чего не вышло. Хватит с нас прощального поцелуя. А потом я тихо отвезу тебя домой в целости и сохранности. Ты принадлежишь этому столетию, моя сладкая! Мне вполне достаточно одного поцелуя — и твоей любви и уважения, — я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне с сожалением. Я давным-давно все решил. Так-то вот, милая.)
— Свернуть здесь?
— Да, Теодор, Брайан-младший говорит, что новый дроссель, который он поставил, позволяет вести машину одной рукой.
— Да, это так.
— Ну и веди ее одной рукой. А другой… Я достаточно откровенна или выразиться яснее? — Он осторожно обнял ее за плечи. Она взяла его за руку и потянула вниз, к своей груди. — Некогда стесняться, дорогой. Не бойся прикасаться ко мне.
Упругая мягкая грудь. От прикосновения сосок вздернулся. Она вздрогнула, прижалась к нему, стиснула его руку и коротко простонала.
— Я люблю тебя, Морин, — хрипло произнес Лазарус.
Ее голос был едва слышен из-за шума мотора:
— Мы полюбили друг друга с той ночи, когда повстречались. Просто не могли в этом признаться.
— Да. Я не смел заговорить с тобой об этом.
— А ты бы никогда и не сказал мне ничего, Теодор. Поэтому мне пришлось набраться смелости и заговорить первой. — Морин помолчала и добавила: — Вот он, этот поворот!
— Я вспомнил. Но здесь мне нужно вести машину двумя руками.
— Хорошо. — Она отпустила его руку. — Но только до тех пор, пока не приедем. А уж там мне будут нужны обе твои руки — и все твое внимание.
— Да!
Он осторожно ехал по просеке; наконец узкая дорожка привела к ровной, поросшей травой поляне. Лазарус объехал поляну кругом; отчасти для того, чтобы развернуть машину, но в основном, чтобы убедиться, что здесь никого нет. К его радости фары осветили только траву и деревья. Хорошо! (Хорошо ли? Дорогая, понимаешь ли ты, что делаешь?)
Лазарус выключил фары, остановил двигатель, потянул за ручной тормоз. Морин упала в его объятия; губы их слились в долгом поцелуе. Какое-то время они обходились без слов: ее губы и руки поощряли Лазаруса к дальнейшим действиям. Наконец она блаженно улыбнулась и прошептала:
— Ты удивлен? Но я не могу прощаться со своим воином, когда на мне трусики. Я оставила их наверху, вместе с корсетом. Будь смелей, дорогой, ничего не случится.
— Что ты сказала?
— Теодор, неужели мне всегда нужно быть решительной и в словах, и в действиях? Я беременна уже семь недель. Правда.
— О… Сиденье узкое, — задумчиво сказал он.
— Я слыхала, что молодые люди иногда вынимают заднее сиденье и кладут его на землю. Или ты боишься колючек? Где твоя решительность, мой милый, где решительность? Воин должен быть решительным — так говорит отец, а мой муж согласен с ним… Тут еще и коврик есть.
(Морин, любовь моя, теперь у меня нет сомнений, от кого я унаследовал решительность и… похоть. От тебя, дорогая.)
— Если ты меня отпустишь, я все сделаю как надо. Я не боюсь ни колючек, ни самой очаровательной женщины в моей жизни. Просто я не могу во все это поверить.
— Я помогу! — Она выскочила из машины, Лазарус последовал за ней, Морин открыла заднюю дверцу и остолбенела. А потом громко и радостно воскликнула: — Вудро, негодник! Сержант Теодор, посмотрите, кто спит на заднем сиденье! — С этими словами она поспешно стала приводить в порядок одежду.
— Сержант Тед обещал взять меня в Электрический парк!
— Так мы туда и направляемся, дорогой, и уже почти приехали. А теперь скажи-ка маме — может, лучше отвезти тебя домой и положить спать? Или ты уже достаточно большой, чтобы по вечерам посещать Электрический парк?
— Да, дружочек, — подхватил Лазарус. — Домой или в Электрический парк? (Морин, значит, дедуся научил и тебя лгать? Или же это природный дар? Я не просто люблю тебя — я восхищаюсь тобой; Першингу следовало бы зачислить тебя в свой штаб.)
Он поспешно застегнул пуговки на спине Морин.
— В Электрический парк!
— Тогда садись назад, и мы в момент тебя доставим.
— Я хочу ехать спереди.
— Вот что, дружочек, или ты едешь в Электропарк сзади, или мы возвращаемся домой — и в постель. Втроем мы не уместимся на переднем сиденье.
— А Брайан возит!
— Давайте поедем домой, миссис Смит. Если Вуди не видит, кто сидит за рулем, наверно, ему очень хочется спать.
— Нет-нет, вовсе нет! Я все понял. Хорошо, сажусь на заднее сиденье, и мы едем в Электропарк.
— Миссис Смит?
— Ну что ж, едем в Электропарк, сержант Теодор… Если Вудро ляжет и попытается заснуть.
Вуди торопливо улегся, Лазарус сел за руль и тронулся с места.
— Мне надо позвонить, — чуть слышно прошептала Морин. — У поворота есть аптека. Это как раз по пути к Электропарку.
— Хорошо. Что он слышал, как по-твоему?
— Похоже, он проснулся, когда я открыла дверь. Но даже если он и не спал, все равно ничего не понял. Не волнуйся, Теодор. Решительность и еще раз решительность!
— Из тебя, Морин, вышел бы отличный солдат, а то и генерал.
— Я предпочитаю любить солдата. И чтобы он любил меня. Однако теперь ты снова можешь вести авто одной рукой.
— Но тут же стекло — он заметит.
— Теодор, ты можешь не обнимать меня. Просто прикоснись. А я буду сидеть и делать вид, что ничего не происходит. Как жаль, что у нас ничего не получилось. — Она усмехнулась. — Дураки мы дураки, правда?
— Пожалуй. Но мне не до смеха. — Лазарус стиснул ее бедро. — Мне тоже очень жаль.
— А раз так — улыбайся, Теодор. — Она подняла юбку и прижала его ладонь к своей обнаженной ляжке. — Когда у тебя столько детей, сколько у меня, остается или хохотать, или свихнуться. — Она прикрыла его ладонь юбкой.
Лазарус гладил теплую гладкую кожу. Она раздвинула ноги.
