Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
— Приветствую вас в вашем доме, сержант.
Лазарус откозырял в ответ.
— Благодарю вас, сержант; очень рад видеть вас. Мистер Джонсон, а вы никогда не говорили мне, что были интендантом.
— Надо же кому-то считать носки. Я согласился принять…
Остальные слова деда были заглушены воплями Вуди:
— Привет, дядя сержант! Вот теперь мы поиграем в шахматы!
— Обязательно, — согласился Лазарус.
Его внимание привлекли одновременно миссис Смит, появившаяся в открытых дверях, и флажок на окне гостиной. На нем было три звезды…
Дедуся пригласил Лазаруса в дом и сказал, что до вечера будет на службе, а потому обедать придется рано. Нэнси поцеловала его, не спросив даже взглядом разрешения матери. Потом Лазарус поцеловал Дикки и кроху Этель, которая уже топала ножками. Наконец Морин протянула Лазарусу тонкую руку и прикоснулась губами к его щеке.
— Сержант Теодор… как хорошо, что вы снова дома.
Ужин был шумным и веселым, как цирковое представление. Дедуся председательствовал, замещая зятя. На другом конце стола распоряжалась его дочь. После того как Лазарус усадил ее и занял почетное место по правую руку, она не вставала с места, и все необходимое делали три старшие дочери. Этель сидела в высоком стульчике слева от матери, Джордж ухаживал за ней, Лазарус узнал, что обязанностью пятерых старших было по очереди заниматься малышкой.
Для военного времени угощение было обильным. Вместо пшеничного хлеба был подан кукурузный — горячий и золотистый; в тот день пшеницу есть было не положено. Строжайшая дисциплина, заведенная Нэнси и Брайаном-младшим, требовала, чтобы каждый кусок съедали, вспоминая о голодных бельгийцах. Лазарусу было не до еды: он старался одновременно делать комплименты поварам (всем троим) и отвечать всем, кто к нему обращался. Это было немыслимо, поскольку Брайан и Джордж рассказывали ему о том, как всем отрядом ездили собирать каштаны и персиковые косточки и сколько им пришлось собрать, чтобы в награду получить противогаз; Мэри хвастала, что научилась вязать. Почти как Джордж и не упускает петель! А как много квадратиков уходит на одно одеяло! Дедуся пытался говорить с Лазарусом о делах.
Казалось, только Морин Смит считала, что разговаривать не обязательно. Она улыбалась и выглядела счастливой, но Лазарусу чудилось, что под внешней сдержанностью скрывается тревога, вековечная тоска Пенелопы. (По мне, дорогая? Нет, конечно же, нет. Я мог бы сказать, что отец вернется домой без единой царапины, — но как заставить тебя поверить в то, что это правда? Тебе придется пережить разлуку, как той же Пенелопе. Прости меня, моя любовь.)
— Извини, Кэролл… я не расслышал.
— Я говорила, как ужасно, что вам придется возвращаться так скоро! И сразу же отправляться туда.
— Для военного времени мой отпуск достаточно долог, Кэролл, но на дорогу туда и обратно уходит масса времени. Мне привилегии не положены. Однако вряд ли мне придется сразу плыть за море.
Сидящие за столом умолкли, старшие мальчики переглянулись. Молчание нарушил тактичный Айра Джонсон:
— Сержант, дети знают, что означает отпуск в середине недели. Но они молчат, потому что знают дисциплину. Мой зять решил — и я полагаю, что это правильно, — не скрывать от них такие тонкости.
— Дедушка, а вот когда у папы увольнение, ему не приходится возвращаться на следующий день. Это несправедливо.
— Это потому, — пояснил опытный Брайан-младший, — что папа обычно приезжает с капитаном Бозеллом в большом старом «Мармоне-6», поэтому они тратят на дорогу меньше времени. Штаб-сержант дядя Тед, я могу отвезти вас прямо в лагерь. Тогда завтра вы сможете побыть у нас до вечера.
— Благодарю тебя, Брайан, но я не думаю, что так будет лучше. Если я сяду на поезд, который мы зовем утренним экспрессом, то приеду в лагерь к вечеру, даже если он опоздает: я не хочу рисковать.
— Я согласен с сержантом Бронсоном, — добавил дедуля. — Так будет лучше, Теду нельзя опаздывать. Однако мне тоже пора. Дочь, ты разрешаешь?
— Конечно, отец.
— Сержант Джонсон, я могу отвезти вас? Куда вам надо?
— Мне надо в арсенал. Нет-нет, Тед, меня подвезет капитан. Он меня и домой подбрасывает; мы с ним и приезжаем рано, и задерживаемся допоздна. Мррф! А почему бы тебе не покатать Морин? Она уже неделю сидит дома и, по-моему, даже стала бледной.
— Миссис Смит? Это большая честь для меня.
— Мы тоже все поедем!
— Джордж! — решительно сказал дед. — Я хочу, чтобы ваша мать часок отдохнула от вас и ваших воплей.
— Сержант Тед обещал сыграть со мной в шахматы!
— Вуди, я слышал. Но ведь он не обещал сделать это сегодня. Завтра будет время.
— А еще он обещал свозить меня в Электрический парк. Давным-давно обещал, да так и не свозил!
— Прости меня, Вуди, — произнес Лазарус, — но война началась до того, как открылся парк. Возможно, с этим придется подождать до конца войны.
— Но ты же обещал…
— Вудро! — строго сказала мать. — Прекрати! Отпуск получил не ты, а сержант Теодор.
— И не распускай сопли, — добавил дед, — не то выстроим полк в каре и выпорем тебя у флагштока. Нэнси, сегодня ты дежуришь по дому, моя дорогая.
— Но… — начала девушка и умолкла.
— Отец, парень Нэнси сегодня отмечает день рождения, ему не терпится попасть в армию. По-моему, я говорила тебе об этом. Молодежь устраивает для него вечеринку.
— Ах да… позабыл. Прекрасный молодой человек, Тед, тебе бы он понравился. Вношу поправку: Нэнси — ты свободна, Кэролл?
— Мы с Кэролл все сделаем, — вмешался Брайан. — Правда, Кэролл? Я помою посуду, Мэри вытрет, Джордж уберет. В кровать по расписанию, телефоны на случай необходимости написаны на доске — все приказы известны.
— Значит, я могу уйти? — спросила Нэнси. — Штаб-сержант Тед, вы ведь пробудете здесь до завтра? Да?
Лазарус отвез дедусю к его капитану, а когда вернулся, Морин уже поднялась наверх, и Лазарус воспользовался случаем, чтобы принять ванну. А через пятнадцать минут он уже усаживал миссис Смит на переднее сиденье ландо; голова его слегка кружилась от удивительного благоухания ее тела. Неужели она тоже успела выкупаться за эти несколько минут? Возможно… Во всяком случае она переоделась. Странная военная мода… Помогая своей даме усесться в машину, Лазарус заметил не только стройную лодыжку, но и часть икры — чуть-чуть выше. Увиденное произвело на Лазаруса такое впечатление, что он даже испугался.
Сколько же продержится такая мода! Заводя машину, он старался отвлечь себя этой мыслью. Так, корсеты исчезли сразу после войны, юбки тут же полезли вверх, все выше и выше… Бурные двадцатые — век джаза. До конца столетия мода менялась медленно, но неизменно в одном и том же направлении: она все больше открывала взгляду мужчин то, что им так хотелось видеть. Но, насколько он помнил, нагота в общественных местах — даже на пляже — не вошла в привычку до самого конца столетия. В следующем столетии восторжествовало пуританство — жуткое было время.
