Михаил Емцев - Черный ящик Цереры
Он замолчал и уставился мне в переносицу холодным невидящим взглядом. Я старался не отвести глаз. Он смотрел долго. Зрение заволокло туманом. Откуда-то из глубины всплывали едкие щекочущие слезы.
— Как получить банкноты с разными номерами?
Вопрос прозвучал как удар хлыста. Я с наслаждением ежа» веки и переморгал слезы.
— Вы поедете со мной, Карстнер. Сейчас вам принесут приличную одежду. Я докажу вам свои добрые намерения. Больше я ни о чем не стану вас спрашивать. Вы будете жить в замке, не зная никаких тревог и лишений… В общем, увидите сами.
Он собрал со стола документы и деньги. Тщательно уложил их в огромный бумажник, который засунул в блестящий планшет отличной скрипучей кожи. Зажав планшет под мышкой, он вышел из комнаты. Впервые за все время пребывания в бараке № 19 я остался один. Совсем один. И никто на меня не смотрел.
…За мной медленно и бесшумно закрылись оплетенные колючей проволокой ворота Захсенхаузена. Моя длинная тень легла на теплую, выбеленную летним солнцем землю. В раскаленной голубизне дрожало слепящее солнце. Нахохлившиеся воробьи купались в тонкой, как мука, пыли. Я жадно втянул воздух. Он пах странной и горькой гарью. Лагерь смерти был у меня за спиной, но крематория мне не избежать. Скоро он станет для меня желанным избавлением. Недаром они говорят, что смерть еще надо заслужить.
— Чего вы ждете? Садитесь в машину, и скорей от этого страшного места, — гауптштурмфюрер указал на стоявший у ворот открытый мерседес-бенц. — И чего вы так озираетесь? Охраны не будет. Поедем вдвоем.
Он открыл дверцу.
— Садитесь сзади. Так вам будет свободнее.
Сначала я не поверил ему, но, взглянув на этого молодого сытого верзилу в сто девяносто сантиметров, понял, что ему нечего опасаться изможденного хефтлинка, развалины, доходяги. Даже сзади я был ему не страшен. Он мог убить меня щелчком, как муху.
Бросив планшет рядом с собой, он включил стартер и мягко выжал сцепление.
— Нам недалеко. Десять минут езды. Видите там слева несколько запущенный английский парк? А высокую бетонную стену? За ней охотничий замок Фриденталь. Отсюда его не видно. Конечно, стена — это неприятно, но приходится мириться. Зато в замке вас ожидает полнейший комфорт.
Он болтал весело и непринужденно, небрежно положив локоть на руль. А у меня перед глазами трясся его холеный, аккуратно подстриженный затылок.
Он вел машину на очень большой скорости. Вскоре Захсенхаузен совершенно скрылся из глаз. Сколько я ни оглядывался, на горизонте не видно было даже кончика закопченной трубы. По обе стороны неслись зеленые полосы дубовой рощи. Мелькнул знак, предупреждающий о крутом повороте. Эсэсовец резко сбросил скорость. Тут-то и раздался этот взрыв; вернувший мне свободу.
Я до сих пор не знаю, что тогда произошло. Только рядом с ним что-то рвануло негромко, но сильно. Меня отшатнуло и прижало к спинке. А он сполз на сиденье, и его начало лизать пламя. Машина медленно свернула с шоссе, въехала в кювет передними колесами и замерла, подняв зад к небу.
Шатаясь, как пьяный, я выполз и, спотыкаясь о корни, побрел по лесу. Я шел, пока не упал. Потом пришла ночь и с нею страшный налет. Пока горели земля и небо, я шел на восток…»
6
Искрясь в потоках света, розовые униформисты монтировали из пластмассовых тюбингов огромный полукольцевой экран.
— Обратите внимание, — сказал Орт, наклоняясь к собеседнику, — экран-то белый. Все иллюзионистские трюки обычно проделываются на черном фоне.
— Это еще ни о чем не говорит, Евгений Осипович, — ответил Урманцев, равнодушно разглядывая мерцающие под куполом трапеции.
— Э, нет, это уже штрих! Штрих! Я знаю цирк… Еще мальчишкой в Одессе видел Флегарти, братьев Лиопелли, Курбатова-Северного и… этого… Как его? Работал под Калиостро? Случайно не знаете?
— Откуда, Евгений Осипович? В Одессе я не бывал, да и в цирк хожу раз в десять лет.
— Нашли чем гордиться. Было б у меня время…
Оркестр заиграл «Марш космонавтов». На середину арены опустили огромный голубой глобус. Двое униформистов тщательно установили и закрепили его. Под куполом зажглись звезды, завертелись стилизованные планеты — Венера, Марс, Сатурн. Внезапно музыка смолкла. Глухо зарокотал барабан. На арену въехал серебряный гоночный автомобиль. Откинув прозрачный колпак, из машины вылез высокий худощавый человек, одетый в сверкающий скафандр. Он был удивительно похож на космонавтов, какими их рисуют на плакатах. Казалось, это символ, идея, а не конкретный живой человек.
Неуловимым движением он коснулся поблескивающих на поверхности глобуса скоб и встал во весь свой рост над полюсом. Гордо вскинув голову, он поднял вверх руки и соединил ладони в стрелу, символизируя стремление к звездам. Номер так, собственно, и назывался «Полет к звездам».
Смолк барабан. В цирке наступила тишина, изредка нарушаемая покашливанием, скрипом кресел, звоном случайно упавшего на пол гардеробного номерка.
Ударил гонг. И тут случилось чудо: человек повис в воздухе. Между его плотно сомкнутыми ногами и поверхностью глобуса ничего не было.
— Его на веревке поднимают, — сказала сидящая рядом с Ортом девчонка в белом школьном переднике.
— Ну, ясно, на веревке! — отозвался ее стриженный под нуль кавалер. — У него под скафандром специальный пояс спрятан, к которому веревка привязана. Это чтоб не больно было, когда поднимают.
Орт улыбнулся. Удовлетворенно потряс породистой львиной головой.
— Помните «Блистающий мир» Грина? — тихо спросил он, наклоняясь к Урманцеву. — Как он описывает реакцию публики? Там и единогласный вопль восторга, и ужас, и мертвая тишина… А эти архимеды — веревка!
— А чего им удивляться, — улыбнулся Урманцев. — Они по телевизору видели всех космонавтов в кабинах космических кораблей, а тут всего лишь цирк, полет к куполу. И то на веревке…
Циркач все в той же позе медленно поднимался вверх. Очевидно, чтобы показать отсутствие всякой веревки, из-под купола опустили еще один экран, который теперь медленно подымался вместе с ним. Потом экран убрали, и космонавт поплыл в луче прожектора среди мерцающих звезд и горящих планет. Сорвав огромную красную звезду, он так же медленно опустился, укрепил ее на поверхности глобуса и легко спрыгнул на арену.
Аплодировали долго и дружно. Зрителям номер явно понравился, но не было заметно ни крайнего удивления, ни проявления каких-то особенно бурных чувств.
— Ну, что я вам говорил? — опять засмеялся Урманцев. — Трудно теперь чем-нибудь потрясти публику. Жизнь уж больно удивительная. Теперь по части чудес у ученых конкурентов нет.
