Алексей Егоренков - Змеиный бог
Сирена знай себе ревела вдали. Птицы временно смолкли, подавившись ударом воздуха.
— Знатно блеснуло, — одобрил мексиканец, старательно утершись краем пончо, — и бздит нормально. Страх и подумать, каково там, у Стенки, да?
— Это не с последней зарницы, — сказал Пепел и вытянул затекшую руку. — С последней во-он где идет.
Рассыпанные цепью против изменчивого горизонта, сигнальные маяки военных двоились и плясали, мешаясь со звездами в небе. Еще одна песчаная волна катилась на север вдогонку теплому ветру, один за другим глотая далекие электрические и газовые огни.
— Интересно, когда Касл-Рок накроет? — спросил Пако, кивнув на ближнее скопление телеграфных столбов, жестяных ветряков и других шестов и перекладин, менее понятного назначения. Он пошарил под койкой, выудил низкий табурет и уселся. — Были бы при корыте, сгоняли бы туда, пару сеньорит покататься взяли. А?
— Ветер не сильный, так что час у тебя есть, — отозвался стрелок. Космическая панорама и размеренные колебания воздуха действовали на него усыпляюще. Он лениво добавил: — Топай, вдруг обломится.
Сжав губы, Пепел поскреб росписи у шрама.
— Вот ты такой умный, слингер. Да? — сказал мексиканец. — Что ж ты моей компании подгадил? Нашего механика, доктора, и какого хорошего человека — взял и убил.
Песчаный ливень утих. Пако взял бутылку за длинное горлышко, высосал из нее половинку лайма, прикусил огрызок и скривился.
— Два способа было. — объявил он. Сплюнув лимонную корку под ноги, торговец вытер рот и продолжил: — Один, фу! Дурной. Некрасивый способ. Но… тоже способ, да.
Мексиканец поворочал языком во рту. Потом отхлебнул изрядную порцию южного пива и процедил ее между зубов.
— А второй хороший. Вкусный способ! — сказал Пако и причмокнул.
— Миром разойтись? Никак нельзя было. — Пепел ухмыльнулся.
— А потому, — сказал торговец, нашарив под ногами тяжелый обрез. — Колумбийский тариф, ми компа.
Он протянул оружие слингеру, прикладом вперед. Вдоль короткого ствола вились мелкие буквы, протравленные золотом.
— «Дону Эрнандо Сентенсиа», — разобрал стрелок по-испански. — Который… чей-то там друг… Начальник…
— С уважением, от родственников, друзей и коллег, — закончил за него Пако. — Бери, слингер. Кисло, зато ума не надо. Крючок нажал — работа сделана.
Но Пепел не спешил брать оружие. Оглядев земляной пол палатки, он нашел и подобрал свой плащ. Правда, ни сигар, ни спичек в карманах не оказалось. Внутри обнаружилась только горсть медных жетонов, позеленевших от сырости — давний гонорар от мексиканца. Армейский камзол валялся здесь же, но в этой ссохшейся рыже-голубой тряпке курева точно не уцелело бы.
— А на сладкое, стало быть, магнитный диск. Солнце ацтеков, — сказал Пепел. — Там… хранится голос?
Торговец молча пялился, держа ствол в протянутой руке.
— И, готов побиться об заклад, это не леди Дэй, — добавил стрелок. Он зачерпнул из кармана горсть медных фишек, подбросил на ладони и все поймал.
— Побиться об заклад! — Пако швырнул свою гаубицу на кровать. — Чико. Не бейся об заклад.
Он склонился к Пеплу и продолжил:
— Удача слепа! Кто ставит на слепого? Всё ремесло коту под хвост. У лоха каре, у тебя шушера, что тогда?
— Блефовать?
— Кто ж так блефует-то? Лох под каре борзый. Глядишь, и ва-банк пойдет.
— Тогда пас?
— Вот и вся твоя игра, чико. Пас, и еще пас, и еще раз пас. — Торговец пощелкал золотыми кольцами. — Кто ж удивится, что ты нищий и голодный.
Штаны нашлись под кроватью. Добыв курительный запас, стрелок зажег спичку и раскочегарил трехдневный окурок.
— Вот что сделаем, — сказал Пако. Он оставил табурет и хлопнулся на койку рядом с Пеплом. — Я тебя научу своей игре. Да, слингер? Тюремные шашки. Правильная игра.
Этот самый табурет оказался резным шахматным столиком с клетками красного и черного дерева. Вдоль его лакированного края тоже скакала золотая вязь, но в ней Пепел разобрал только три слова: «хисториа эста муэрта».
— Это что значит? — Он коснулся гравировки.
— История мертва, — перевел Пако. — А мы играем в шашки.
— Вроде потому тюремные, что в вашей кутузке удобно играть, когда тень от решетки вот так. — Торговец показал, как. — В Мехико их тоже называют «калавоса», хотя у нас тюрьмы без окон. Может, потому что пол кафельный? Не знаю! Давно не бывал там, и не хочу.
— Крепко пугают федералес честных купцов, — заметил Пепел и выпустил дым в полотняный свод. — То-то вы все здесь ошиваетесь.
— Вот тебе загадка, чико, — сказал мексиканец, яростно роясь в карманах под шерстяным пончо. — Стоит избушка в Сарагосе, окон нет, одни двери. Зашло сто два, вышло двое. Что на голове?
Пепел затянулся еще раз, нахмурился и пожал плечами.
— Сомбреро?
Пако тоже скривился.
— Каски ментовские, каврон.
Он ссыпал на доску пригоршню собственных медных жетонов.
— «Калавоса», объясняю. — Орудуя пятерней, торговец быстро распихал фишки-жетоны по клеткам. — Ты орлами будешь… да, янки?
Пако ухмыльнулся и перевернул свои орлы решкой кверху.
— Клади сколько хочешь, от одной до восьми, — сказал он. — Это твоя ставка.
Пепел аккуратно расставил свои медяки на доске, один за другим. Он поставил все восемь — медяков, впрочем, ровно столько и оказалось.
— Верно, верно, — одобрил мексиканец. — Больше ставишь — больше можешь. Теперь ходим по очереди, вот так, вот так, или вот так. Ло… э-э, новичку, в смысле — первый ход.
Он развернул тяжелую доску навстречу Пеплу. Тот коснулся крайнего медяка справа. Подумав, сдвинул палец левее.
— Не-не-не! — Цепкая клешня Пако настигла его руку и вернула ее обратно. — Три важных правила. Взялся — ходи. Это раз.
Мексиканец передвинул его пальцем первую фишку, потом быстро походил сам.
— Два. Хочешь встать — собрал медь и встал. Только свою. Когда твой черед. Не когда мой.
Пепел кивнул, вдумчиво окуривая доску, и автоматически сделал еще один ход.
— Три, — сказал торговец. Он передвинул фишку и поднял палец. — Самое важное правило. Мухлевал, попался — отдал жизнь. Это ясно?
— Я бью. Правильно? — спросил Пепел.
Подцепив медяк ногтем, он убрал его с доски. Пако тряхнул головой.
— Нет. Да. Не снимай. Переверни. Вот так.
Щелк! Он пристроил медную фишку обратно, гербом кверху.
— Теперь играть как своей? — спросил слингер.
— Да. Нет. Теперь я бью, и снова она моя.
— Вот как.
Пепел сунул ноги в сапоги на полу, устроился поудобней и склонился над доской.
