Вячеслав Морочко - Явление народу
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1. Марина Васильевна даже обрадовалась, узнав репродукцию со знаменитого полотна художника Иванова. Присутствовало ощущение "озонной свежести" чуда, а мужская нагота, как и на подлиннике, поражала естественностью. Умиленные лица мальчика, старца, раба, группки расположившихся для крещения в Иордани странников возбуждали гипнотические волны "коллективного просветления", звучащие в душе Марины Васильевны как "мощное храмное многоголосие", готовое вознести ее над "Этим непонятливым человечеством". Но в смешении нагих тел, пурпурных, белых, голубых и зеленых одежд тревожило что-то краем глаза ухваченное, и пока еще не сознаваемое. Облаченный в шкуры и плащ Иоанн-Креститель, возвышаясь над всеми, торжественно простирал свою длань в направлении сухого пригорка, где как раз объявлялся Христос... Но, вглядевшись получше, женщина ахнула: вместо сына "пречистой девы Марии" на фоне голубого с алым отсветом неба и синих в дымке холмов "являлось народу" нелепое существо с франтоватыми усиками, большими глазами, в смешном пиджачке, необъятных штанах, в громадных ботинках с загнутыми носами... и с тросточкой. Надругательская эта подмена поначалу оскорбила Марину Васильевну. - Тьфу! Черте что намалюют! - ворчала она, заметив нескладного человечка, невесть какими судьбами попавшего на "библейскую" землю. Марина Васильевна то вглядывалась в благоговейные лица "узревшие чудо", то в смущенного Чарли, в знак приветствия приподнявшего над головой котелок. Ища объяснение баловству копииста, она вдруг подумала: "Человечек приходит, чтобы немного пожить, а его так затыркают, так замордуют, что он и не рад, что пришел". - О, Господи! - вдруг осенило ее. - А ведь тот, кто на этой картинке и там - на большой... они оба - из одного рода-племени!
Врач пронесся мимо Ивана по коридору и исчез за последней дверью налево. Почувствовав, что стало мутить (как с похмелья), Ковалев прислонился к стене. Состояние было привычным, и ему захотелось взглянуть на сестру. Сделав шаг, ощущая в конечностях дрожь, он слегка приоткрыл створку двери и... замер, не смея пошевелиться. Марина стояла боком к нему, заложив руки за спину, вытянувшись, точно подросток (пятки вместе, носочки врозь) и, вглядываясь в картинку на белой стене, покачивала осуждающе совершенно седой головой... Потом, вдруг, вся подалась назад. Глаза широко раскрылись. Лицо размягчилось и потеплело. Грудь задрожала от прерывистого дыхания. Руки сначала уперлись в бока, а затем, полусогнутые, повисли вдоль тела, сотрясаясь с ним в такт. Она смеялась, закатывалась от смеха. Пыталась остановиться, однако "поток прорывал запруду". Да можно ли было назвать это "смехом". Брызнули слезы, сопровождавшие радостное и мучительное толчками идущее из глубины извержение чувств. С ней что-то происходило. Тело, будто во сне, обретало легкость пугающую. Все погружалось в туман. Ей казалось, она умирает. Ноги Ивана вросли в половицы: перед картиной, то замирая, то содрогаясь в предчувствии невыразимого счастья, привстала на цыпочках хрупкая девочка с утренним светом в глазах. Ковалев обернулся на звуки сливного бачка. В последней комнате слева что-то ударилось об пол, дверь распахнулась, и..., путаясь в белых одеждах, выполз большеголовый малыш. Неожиданно сразу во всех помещениях слева и справа послышались детские крики и визг. Голоса нарастали. Двери раскрылись... Из них повалила гурьбой малышня. Потолок "рванул" вверх, а стена отодвинулась. Ковалев вдруг почувствовал, что теряет штаны, а точнее, - сам в них теряется. Девочка, "из-под картины", выпорхнув в дверь, помогла карапузу освободиться, взяла за руку, потянула его за собой. Шумной массой со всех этажей детвора проносилась по лестницам вниз и, "вываливаясь" из Скучного Дома, "растекалась" по городу в разные стороны, беззаботно топча ею только что брошенные "кровавые" стяги, транспаранты, портреты усатых и бородатых покойников.
2. Разбуженный телефонным звонком, он поднес трубку к уху и, услышав гудки, встрепенулся, обнаружив, что находится дома, в кресле, и все это время не то дремал, не то пребывает в прострации. - Неужто вчера перебрал?! - подумал Владимир Владимирович, вспоминая всенощный пасьянс накануне, закончившийся небольшим "возлиянием". Тужился "мысленно восстановить ход событий", однако все виделось как сквозь туман. Помнил: утром спустился в метро, сел в вагон и блаженно дремал, положив "дипломат" на колени, а рядом прижался к нему паренек, совсем мальчик с игрушечным "кейсом". Пассажиры входили и выходили. Он, видимо, крепко заснул и проспал до "конечной". Вышел, поехал обратно и уже не мог вспомнить, как добрался домой. По времени судя, было похоже, что весь этот день - проспал в кресле. Ничего не болело. Напротив, он чувствовал бодрость. Приняв освежающий душ, глядя в зеркало, сказал себе: "Молодец!" - с иронией, но не без кокетства. И тогда... позвонили опять. Гаркнул в трубку: "Внимательно слушаю! " - Офтень рад, фто вы дома, - услышал он Марка Макаровича. - Фтут Офтябрина Антоновна хофчет вам что-фто скавать. - Марк Макарович здравствуйте! Я рад вас слышать! Что там ей нужно? - Она сейчаф скавет фама. - Послушайте! Что вы себе позволяете! - зазвучал прокурорский голос инспектора. - Это вам с рук не сойдет! - В чем дело, Октябрина Антоновна? Чем я опять провинился?! - Еще смеете спрашивать!? Учинили скандал... А потом раньше времени уматали домой! - "Скандал"!? Извините, сегодня мне было так плохо, что я не пошел в институт и даже не мог позвонить. Вот только сейчас оклемался... более или менее. - Не морочьте мне голову! Вы вломились ко мне как... - "Вломился"!? Окститесь! Да я сидел дома! Спросите Марка Макаровича, разве я приходил на работу? - Приходили. Ей богу! - смеялся в трубку сосед. - Да вы там сдурели все, что ли!? - не выдержал Владимир Владимирович. - Ах, вот как ты с нами заговорил! - как будто обрадовалась Октябрина Антоновна. - Теперь, "Сопляватый", пеняй на себя! Я это так не оставлю! - А идите вы все... в одно место! - начал было Владимир Владимирович и поперхнулся, почувствовав, что на другом конце провода что-то не так. - Володенька, милый! Куда нам идти? - раздался девчоночий голосок. Володька! Ты где? Куда делся? Вова - корова! Вова - корова! Ау! - он услышал хихикание, а затем - бормотание: "Ва-ва-ва-ва..." - Алло! Алло! Кто там влез! - возмущался Владимир Владимирович. Между тем, в трубке треснуло что-то, зажурчало, как будто бы ее кинули на пол и еще... поливали. Даже чудился запах. Плакал ребенок, а голос Марка Макаровича увещевал: "Ай-ай-ай! Мы намоканы! Ну не плафть... Все уладитфя. Ну иди фюда, и давай вытвем флефки. Вот фтак!" Владимир Владимирович в сердцах бросил трубку. Тут явно был розыгрыш - "шуточки институтской братвы". "Артисты!" - думал он, успокаиваясь, ибо знал уже, как ему быть. Пляноватый раскрыл холодильник, достал запылившуюся бутылочку "КВВК", обтер мокрой тряпкою, откупорил, плеснув сразу нужную дозу в хрустальную рюмку, удобно устроился в кресле, потом очень медленно, точно свершая обряд и чувствуя, как "разливалось тепло", тянул с наслаждением, убеждаясь в который уж раз, что приличный коньяк... устраняет любые проблемы.
