Люциус Шепард - За Черту - и Дальше
Гораздо тяжелее было покидать Энни, чем когда-то Айлин - у меня не было виски, чтобы облегчить мне дорогу. Слезы жгли мне щеки и я раз десять решал возвращаться. Но что-то заставляло меня шагать, и я спустился с дерева, вышел на каменистый участок берега и встал, разглядывая стену джунглей на другом берегу реки. Бобби Форстедт и его светловолосая панк-подружка сидели на камнях, скрестив ноги. Они заслонили глаза от солнца, пробившегося сквозь тучи, и уставились на меня.
"Куда ты идешь?", спросил Бобби.
"На восток", ответил я. Мне не хотелось с ним говорить, но я понимал, что надо.
"Ни хрена себе!" Он вскарабкался на ноги. "Как ты решился?"
"Бобби, я не очень хочу разговаривать, окей? Иди к Энни, она тебе расскажет. Она наверху в своей келье."
"Нет, она не там." Его подружка ткнула в сторону дерева. "Вот она."
Энни вышла из тени дерева, волоча по земле свой рюкзак - должно быть, она упаковала его в рекордное время. На ней были линялые джинсы и старый свитер. Я заулыбался ей, но, подойдя, она заметно убавила мое удовольствие, сказав: "Лучше, если ты окажешься правым, сукин ты сын!"
Бобби сложил раструбом ладони и закричал: "Энни и Билли Пропащий уходят за Стену!" потом повторил еще раз, но вместо "уходят за Стену", крикнул "переходят на следующий уровень!". Люди появлялись из джунглей, спускались с дерева, и довольно быстро собралась толпа человек в двадцать - двадцать пять, спрашивающих, почему мы уходим, и чем они могут помочь. Энни стояла немо, и я как мог лучше отвечал на вопросы. Новость об Ойлисе несколько отрезвила настроение, но даже так, похоже, никто не врубался, почему же мы покидаем это место. Кроме, возможно, Писцинского. Он протолкался ко мне и вручил пакет сушеной рыбы, завернутой в листья, и баллончик красной краски.
"Я вроде как соображаю, что ты как раз из тех, кто идет за Стену", сказал он. "Но во мне такого, кажется, нет. Надеюсь, у тебя получится, Билли. Когда доберешься, черкни мне сообщение на поезде."
"Сделаю", сказал я, и мы пожали друг другу руки.
Подошли еще люди, принеся так много еды, что мы не смогли бы унести и половины. Энни начала обнимать друзей, кто-то запел, все делились едой, и я увидел, что событие превращается в обыкновенную пирушку, и устрашился, что если мы задержимся еще чуть дольше, то уже не вырвемся из нее. Я закричал: "Эй!", и продолжал кричать, пока не привлек всеобщего внимания. Потом я сказал: "Благодарю всех, кто пришел посмотреть, как мы отчаливаем! Мы это ценим! Но мы уходим немедленно!"
"Зачем такая спешка?", крикнул кто-то, и несколько человек засмеялись.
"Я скажу, зачем такая спешка", ответил я. "Это место что-то убило в нас. Оно заставило нас вести полужизнь. Наверное, одна из причин, что мы здесь осели, это то, что у большинства другой жизни никогда и не было. Но здесь происходит еще что-то, для чего у меня нет имени. Что-то заставляет нас просто сидеть и дожидаться смерти. Мне и Энни легко подождать и попировать. И, черт побери, после доброй пирушки недолго и поменять намерение. Но я не позволю, чтобы это произошло."
Какие-то люди с края толпы пошли прочь.
"Здесь нечего праздновать", продолжал я. "Мы не радуемся тому, что уходим. Мы бросаем жребий. Но так мы заставляем себя крутиться. Оставаться здесь, это то же самое, что даже не брать в руки кости. А ведь все, что вы здесь получите, вы уже знаете. Это знал Ойлис Брукс. Это знали Джозайя Тобин и Нэнси Саварес. И все остальные, кого нет здесь на пирушке, они это знают. Мы уходим, потому что это наш единственный шанс прорваться к чему-то лучшему. Здесь, За-Чертой, не место, чтобы строить жизнь. Здесь место, где можно собрать все свое дерьмо, прежде чем двигаться дальше. Здесь проклятое убежище для бездомных, но с красивым видом. Нам не предполагается жить здесь, нам предполагается остановиться здесь ненадолго, а потом уходить. Вот почему, мы уходим. Мы хотим отыскать наш дом."
Пока я говорил, толпа понемногу расходилась - осталось не более десятка. Писцинский, Бобби Форстедт с подружкой, еще кое-кто.
Я поправил рюкзак и сказал: "Благодарю за проводы. Может быть, мы еще увидимся с вами на пути." Потом я проложил себе дорогу до берега и собрался вброд переходить реку. Я не оглядывался, но слышал, что Энни плескается за мной, а кто-то крикнул: "Счастливых рельсов!" К тому времени, когда мы достигли другого берега, все разошлись, кроме Бобби Форстадта и его подружки, а они снова уселись в позу, как до меня, разговаривая и жестикулируя - Энни и я уже были закрытой темой в записных книжках Бобби. Говоря по правде, я чувствовал то же самое относительно За-Чертой. Люди, которых я встретил здесь, превратились в воспоминания, и мысленно я уже перешел через Стену. Дерево с его многоэтажной кроной и кельями, с его темными поблескивающими ветвями, снова выглядело руиной, и я догадался, что по-настоящему она всегда руиной и было.
x x x
Я наполовину ожидал, что джунгли попробуют помешать нашему отправлению, направив на нас легионы жуков, змей и всего прочего, чего только можно наслать на нас; однако путей мы достигли без происшествий. Черный поезд дожидался, загнувшись вокруг подножья зеленого холма. Молодой поезд, сверкающий, без рубцов. Я надеялся поехать на поезде Санта Клауса - я по крайней мере бы знал, что он сможет доехать. Мы забрались в один из вагонов и меньше чем через пять минут покатили.
Мне хотелось бы громогласно рассказать вам о путешествии, потому что оно заслуживает описания большого, яркого и шумного, однако мир не пел мне такую песню, и я ограничусь своим обычным голосом. Все началось достаточно ординарно. Энни продолжала злиться на меня за принуждение, но была более напугана, чем зла, и сидела, пришивая заплатки на колени джинсов. Я следил из дверей вагона за проносящимися холмами, думая, что, может быть, не стоило втравливать в это Энни, что, может быть, милосерднее было просто уйти, не проронив ни слова. Я рад был снова оказаться на ходу. Может быть, в этой вселенной и нет ни ритма, ни резона, но я не мог согласиться с тем, что кучка хобо попала За-Черту просто потому, что они все провалились в одну и ту же трещину, и хотя я тоже был испуган, как никогда раньше я испытывал восхищение. Я не просто разыскивал новое место, куда просочиться, не просто новый город, где я мог бы суетиться и продавать по дешевке талоны экстренной продовольственной помощи ради крэка; я ощущал себя исследователем, авантюристом, пронзающим неведомое. Может быть, это настроение было фальшивым, дутым, но уже очень давно я не воспринимал себя в таком ясном свете, и поэтому не желал портить ощущение слишком глубоким анализом ситуации.
Я попробовал заговорить с Энни, но до этого она еще не дошла. Тем не менее, когда мы отъехали примерно на милю, она подползла и пристроилась под моей рукой и так мы сидели добрый час, пока поезд не начал выкручиваться из холмов. В провалы меж ними мы видели, что под высоким солнцем разлеглась желтовато-зеленая равнина, а по ней рассыпаны ярко-голубые пятна озер. Пение ветра в поезде и ослепительный свет придавали всему надежду, как и густой запах гниющих болот, пока мы спускались на равнину. Она напоминала ту, что я пересек с Писцинским, покинув Кламат-Фоллс, с небольшими островками твердой почвы здесь и там, на которых росли деревья, чьи извитые стволы напомнили мне пинии Монтеррея, но листья их были лентообразными, полощась на ветру, словно вымпелы. Никаких следов жизни, хотя я предполагал, что в озерах, да и тех протоках, что питают их, водится рыба. Вид был радостный, но вскоре он надоел, нескончаемая панорама тростников, озер и корявых деревьев. Казалось, поезд летит мимо одной и той же сцены, повторяя ее снова и снова. Наше первоначальное возбуждение постепенно прошло, и мы уселись возле боковой стенки вагона, поедая сушеную рыбу и джунглеры, разговаривая, но только чуть-чуть, просто "Передай рыбу", "Хочешь воды?", или "Ты окей?". Скорее успокаивающий шум, чем разговор.
