Мария Галина - Экспедиция
Только шуршат на ветру сухие стручки растущей у остановки акации.
Какая-то женщина, из тех, кто вышел тут из грузовика, метнулась по улице, ее цветастый платок был самым ярким пятном на всем обозримом, мутном, выветренном пространстве.
Где-то хлопнула дверь, раздался надсадный плач, и опять все стихло...
- Да что тут творится такое? - пробормотал Игорь.
- По-моему, - медленно ответил Герка, - тут никого больше нет.
- Поубивали их, что ли?
У меня неприятно заныл живот. Все мы наслушались про всякие зверства но не в тех масштабах. Крестьян вообще по негласной договоренности предпочитают не трогать, может, мародеры какие-нибудь грабят по дороге в город - вот и все. Банда, что ли, какая-нибудь тут поблизости бродит... Водитель, который вылез из кабины грузовика, чтобы размять ноги и покурить, кинулся обратно к машине.
- Назад! - заорал он.- Все низал!
- Да что стряслось-то? - спросил Герка.
- Говорю, назад! Поехали! Валим отсюда! Я тут ни минуты не останусь. Я про такие штуки уже слышал. Полезайте в машину, быстро! А не успеете, пеняйте на себя!
Все покорно полезли в кузов. Грузовик выпустил синее облако дыма и рванул с площади. На остановке осталось лишь два человека - они опустили свои сумки на грязную щебенку и теперь растерянно глядели вслед уходящей машине. По-моему, они так и не понимали, что происходит.
- Что же тут делается? - устало спросил в пространство Томас.
- Не знаю, - угрюмо ответил наш сосед в заляпанных грязью болотных сапогах. - Знаю только, что правильно он сделал. Рвать когти отсюда надо.
- Говорили что-то, - тихонько откликнулась женщина, - что-то такое говорили. Я не очень верила - мало ли. Сейчас много чего говорят.
Мы выбрались, наконец, с проселочной дороги и помчались по шоссе на жуткой скорости, отчаянно подпрыгивая на выбоинах, наконец, водитель заглушил мотор и вылез из кабины.
- Все, - сказал он. - Дальше не поеду. Возвращаемся в город.
И, не обращая внимания на мат, плач и протестующие крики, вновь залез в машину и погнал.
Я думала; он развернется и поедет обратно той же дорогой, но он все гнал по прямой - видимо, боялся проезжать мимо того поселка. Мне до сих пор было как-то странно, и мучило неприятное ощущение гложущей пустоты внутри точно в дурном сне.
- Он что, с ума сошел! - заорал мой сосед. - Куда он едет? Это ведь уже другой округ!
Еще кто-то замолотил кулаками по стеклу кабины:
- Остановись, сука!
Но шофер точно рехнулся, и грузовик несся дальше, подбрасывая нас на разбитой дороге, охая и вздыхая, точно обезумевшее животное, и мотор надсадно гудел так, что крики сидевших в кузове сливались в один монотонный гул.
Туман начал постепенно подниматься, и я увидела, что дорога уходит в холмы, и над грузовиком, над холмами и дальней грядой гор раскинулось мягко светящееся синее небо, обещающее замечательный теплый день. Наконец, покрытие стало ровнее, глаже, обочина заросла кустарником, и вдоль дороги потянулись редкие узловатые деревья, и все вокруг было пусто - ни человека больше, ни единого живого существа.
До какого-то момента.
* * *
Они ударили автоматной очередью по колесам и в кабину грузовика. Что там произошло, я не успела заметить, но ответных выстрелов не последовало, а грузовичок наш въехал в дерево и остановился. А больше я почти ничего не видела, потому что кто-то, кажется Томас, ткнул меня мордой в тюки. Потом, когда выстрелы стихли, я осторожно подняла голову, и на этот раз увидела того, кто нас обстреливал.
Он стоял на прогретом бетоне, широко расставив ноги, в той уверенной позе, которая теперь часто бывает у людей, владеющих оружием или просто таскающих его с собой, и орал:
- Выходите все отсюда!
За таким криком могло последовать все, что угодно, тем более что он и вправду был вооружен. Так что мы полезли из грузовика под пустое синее небо. Тихо, молча, словно надеялись, что если мы не будем шуметь, они нас не заметят. В придорожных зарослях пела какая-то птица.
Он был тут не один - понятное дело, а то бы он все же не вел себя так уверенно, - дорогу перегородил автобус, самый обычный, красный такой автобус, который когда-то был рейсовым, и около него стояли еще несколько ребят в пятнистых комбинезонах и крепких военных ботинках. Это совершенно явно была боевая группа - очень боевая группа, потому что одежда у них была добротной, и выглядели они сытыми. Непонятно только, что им было нужно. Или мы и вправду заехали в какой-то другой военный округ и уже находимся с кем-то в состоянии войны?
От черной автобусной тени отделился еще один боевик, тоже с автоматом наперевес, и тот, первый, поводя стволом, сказал:
- Пересаживайтесь в автобус. Тут только у людей началась реакция женщина позади меня заплакала, кто-то длинно и виртуозно выругался. Я оглянулась на своих - они молчали. В принципе, подсознательно, всегда ожидаешь от окружающих каких-то решительных действий, направленных на всеобщее спасение, - притом, что заведомо именно от окружающих, а не от себя лично. Наверное, все так думают.
Так что мы неохотно двинулись к автобусу, а эти двое расступились, оказавшись от нас слева и справа. Томас держался за плечо.
- Тебя сильно ранило? - говорю.
- Нет, - ответил он, - ерунда. Просто, мне все это не нравится.
- А что можно сделать? - пробормотал Игорь, который шел за нами. Видимо, в голове у него крутились те же мысли.
Словом, нас загнали в этот автобус - внутри он выглядел точно таким же, как и снаружи - ободранным, но знавшим лучшие времена, - и велели разместиться на сиденьях.
- Хочешь к окошку? - спросил Томас.
Я кивнула, подавив истерический смешок, и устроилась у окна.
Сами они заняли проход - я насчитала всего человек десять, потому что на задней площадке увидела еще нескольких, все вооружены, и автобус тронулся. Нас везли неизвестно куда, точно скот на бойню. Я глядела в окно - в другое время я сочла бы дорогу красивой, потому что автобус поднимался по серпантину в горы. В результате у меня начало закладывать уши - видимо, мы забрались довольно высоко.
Ехали мы долго - часа четыре, и под конец я уже думала единственно о том, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь. Такие вот житейские вещи способны делать ситуацию особенно унизительной - никакой дух не может парить сам по себе в условиях физической нечистоты, и люди, воняющие немытым телом, завшивленные и голодные, гораздо легче пересекают ту границу, за которой человек перестает быть человеком и в каком-то ином, более абстрактном смысле. Физические лишения, которые почему-то принято называть испытаниями, на самом деле никогда никого не делают лучше. Они лишь мерзки и тягостны, и счастлив тот, кто, пройдя через все это, может возвратиться, когда судьба станет к людям более благосклонной, хотя бы к статусу-кво.
