Валерий Генкин - Сшит колпак
Они шли мимо высоких переполненных мусорных баков и слепых брандмауэров, мимо ржавых пожарных лестниц и веревок с сырым бельем. По узкой наклонной галерее с источенными жучком перилами они поднялись на шестой этаж. Тэр ключом открыла дверь, снова нашла руку Дмитрия и повела, уверенно обходя сундуки с оббитыми углами. По пути глянула в мутное зеркало желтого шкафа, заступившего дорогу, тронула короткие волосы и, свернув к стене, подняла соломенную шторку. Открылся тусклый экран. Тэр нажала круглую черную кнопку.
— Подожди, я поищу чего-нибудь поесть. — Она исчезла в щели между треснувшим трюмо и диваном, снабженным полкой с бюстиком Катапо и табуном костяных ластификов.
Дмитрий опустился в кресло-качалку и, вдруг обнаружив у локтя серебряную трубу какого-то аппарата, неловко отдернул руку и развалил высокую стопку книг и брошюр, лежавшую на полу. Поднял одну наугад. «Электрорубанок ЭР-ОК100. Руководство по эксплуатации». Первый абзац начинался словами: «Всякое дело следует делать как следует», — учит нас Учитель. Развивая эту всеобъемлющую гениальную идею, Отец-указатель отечески указывает: «Без сучка, без задоринки — таков девиз передового труженика, идущего вперед и отдающего все силы победе в славном труде во славу движения вперед». Выполняя завет Учителя-указателя трудиться во славу победы и движения вперед без сучка, без задоринки, следует воспользоваться электрорубанком, для чего подготовить его к работе следующим образом. Вилку В-1 (см. рис. 1) подключить к розетке сетевого питания…»
Тэр все не было. Дмитрий потянулся к другой брошюре, сдул пыль. На серой обложке обозначилось: «Приготовление вяленых извячьих хвостов в домашних условиях». На первой странице Родсин прочел: «В основополагающем труде «Рациональное питание как основа рационального поведения» великий Отец-указатель закладывает основы учения о рациональном питании как основе рационального поведения. В ряду других продуктов, рекомендуемых в пищу рационально ведущего себя кальбианина, достойное место занимает мясо извяка. Чтобы предохранить этот ценный продукт от порчи, его следует…» Дмитрий уронил книгу. Следующим в стопке был толстый крупноформатный труд «Родовспоможение в практике ейловодства». Родчин колебался, взять его или нет, но в это время экран напротив кресла ожил.
Коренастый человек в строгом костюме, стоя на небольшом возвышении держал речь. Позади него ровной линейкой сидели мужчины неопределенно-пожилого возраста, все в таких же строгих темных костюмах и с отрешенно-строгими лицами. Оратор говорил свободно, ловя живыми глазами внимание невидимого зала. «Да, мы пошли на это, мы решились упразднить цензуру. Ужасы пережитой тирании убедили нас в необходимости этого шага. Досмотр над культурой и гнет связаны неразрывно. Где предписывают слова и мысли, там неизбежно появляются глухие уши, немые рты, слепые глаза… Я не утверждаю, что наш путь единственно верен. Я просто исхожу из прозрачной идеи, что скрывать наше прошлое, прятать в темные углы наши беды и ошибки, наши глупости и огрехи — преступление…»
Появилась Тэр с кульками и пыльной бутылкой.
— А, — сказала она, глянув на экран, — слова, слова…
— Ты с этими словами не согласна?
— Согласна. Но что с того? Мы все так устали, так опустошены, что уж нет мочи ни соглашаться, ни спорить. А человек он, — она кивнула на экран, — неплохой.
— Кто он?
— Президент реформаторского братства. Антикатапист.
— Ага, а за его спиной, стало быть, это самое братство?
— Эти братья только и ждут момента, как заглотнуть своего президента.
— Какую же мы здесь видим фазу?
— Ты ведь знаешь, в нашем мире время не имеет определенного направления, течет в разные стороны. Реализуются множество вариантов, они пересекаются. Я знаю будущее этого братства. Увы, оно печально. Впрочем, у нас на хороший конец рассчитывать не приходится.
Человек на экране окончил речь. Послышался одобрительный гул невидимого зала. Старцы как один подняли руки и застучали ладошами.
На возвышение поднялся следующий оратор — крупный, тучный, с маленькими блестящими глазами. Поправляя сбивающийся чуб, высоким голосом, который не вязался с его сложением, он рассказывал о том, как Ол-Катапо, покончив с врагами и бывшими соратниками, впал в состояние липкого постоянного страха. Он видел тени убиенных, которые бродили по улицам столицы, кружились лунным хороводом у Дома Расцвета. Как-то на базаре бродячий онгерщик рассказал, будто в одном из шоктов поселилась душа Длинного Олсо. Неуспокоенная, исполненная жаждой правды народной, жаждой мести. Уже через день слух дошел до отца-указателя. С улиц разом исчезли онгерщики. Затем родилось повеление изничтожить всех шоктов. И эти милые невинные создания, воскликнул оратор, почти исчезли из нашей жизни.
— Кто это — шокты? — спросил Дмитрий.
— Такие пушистые зверьки, серые, рыжие, редко — голубые, с темными полосками вдоль спины и светящимися глазами. Люди любили их за кроткий нрав, да сейчас их действительно не встретишь. Перебили.
«Вы увидите, — продолжал звенеть голос с экрана, — последнее заседание Совета яктоносцев, решившее судьбу шоктов и едва не принявшее план уничтожения категорийцев».
Тэр подошла к Дмитрию сзади и нежным движением ладоней сжала его виски. Потом вдруг ткнулась подбородком и губами в волосы. Дмитрий отвернулся от экрана, унося в памяти подергивание сухого века отца-указателя: «Всех! До единого!» — «И голубых?» — «Голубых — в первую очередь».
— Скажи, Тэр, этот карантинный путь — в чем его смысл?
— Выворачивание души. Поиск того, что по установлению считается низменным. У тебя ничего не могут найти. Кроме юношеской любовной истории. Они озадачены. Сколько тебе лет?
— Двадцать восемь.
— А сколько вы живете?
— Лет сто-сто десять.
— О, ты так молод, не прожил и трети. А во взрослой жизни эта доля совсем мала. Одна десятая.
— Как это?
— Отбрось два десятилетия созревания. Получается, ты прожил восемь лет из восьмидесяти.
— Пожалуй. Значит, кое-что они раскопали.
— Помнишь мост. Как меня… как ее звали?
— Анной. Мы встречались в старинной части города. Порой нам казалось — мы в средневековье. Подъемные мосты, сточные канавы. Каждую минуту из-за угла может выйти прохожий, закутанный в плащ, под которым целый арсенал. А следом — паланкин с красавицей, в бархатных драпировках блеснет кольцо на прелестной руке. Тут же группа злодеев, преследующих пылкого любовника. Вот-вот завяжется схватка… Она всегда опаздывала. Как-то я прождал минут сорок, разозлился и спрятался за фонарный столб. Она пришла, озирается. Я вышел, и, помню, мы ужасно поссорились. Впрочем, ссора — вздор. Просто я был мальчишкой, и ты… и она это чувствовала. У нашей любви не могло быть хорошего конца. Она искала постоянства, твердой опоры, а для меня дули ветры всех планет. Я и сам был легок, как ветер.
