Мэри Расселл - Птица малая
На самом деле более чем сдержанно, подумала она. Враждебно.
– Ну, в Ла Перла ведь полно мелких евангелических церквей. Возможно, причина в религиозном соперничестве. Трудно сказать.
– А что, если устроить вечеринку? В клинике, я имею в виду. Может, растопит лед…
– Конечно, – пожал плечами Джордж. – Бесплатная еда всегда была отличной приманкой.
Таким образом Энн взяла на себя заботу об угощении – при поддержке нескольких женщин из района, с которыми успела подружиться. К ее удивлению, лишенный отцовских инстинктов Джордж с энтузиазмом включился в приготовления, а затем и в само празднество, раздавая сласти и мелкие игрушки, запуская самодельные ракеты, надувая шары и вообще всячески дурачась с детьми. Эмилио тоже изумил ее, показывая всевозможные фокусы, управляясь с толпой детей, словно профессионал, вызывая вопли и взрывы смеха, вовлекая матерей и бабушек, а также теток и старших братьев с сестрами.
– Черт возьми, где ты выучился фокусам? – прошептала ему Энн позже, когда стайки детей окружили взрослых, раздававших мороженое.
Эмилио выкатил глаза:
– Ты хоть представляешь, какие длинные ночи у Полярного круга? Я нашел книгу. И у меня было полно времени, чтобы практиковаться.
Когда все закончилось, Энн проводила последних детей до дверей и вернулась в кабинет, где застала двух своих любимых мужчин в самый разгар спора.
– Он поверил тебе! – кричал Эмилио, подметая пол, усыпанный цветной бумагой и конфетти.
– Да ничего подобного! Он знал, что я шучу, – сказал Джордж, запихивая мусор в мешок.
– Что? Кто поверил чему? – спросила Энн, принявшись убирать остатки мороженого. – Дорогой, под этим столом тарелка. Не достанешь ее для меня?
Эмилио выудил миску и положил к остальным.
– Один из малышей спросил Джорджа, насколько он старый…
– А я сказал, что мне сто шестьдесят. Он знал, что это шутка.
– Джордж, ему только пять лет! Он поверил тебе.
– О, замечательно. Милый способ знакомиться с соседями, Джордж, обманывая их детей, – сказала Энн.
Но когда мужчины затеяли добродушный диспут о моральном различии между ложью детям и шуточками в стиле разговорного жанра, она лишь ухмылялась и посмеивалась. Обоим этим парням следовало бы стать отцами, подумала Энн, видя, как они сияют лишь оттого, что доставили радость детям. Такая мысль ее слегка опечалила, но задерживаться на ней Энн не стала.
Первая вечеринка имела такой успех, что за ней последовали другие, более масштабные и даже более веселые. А к ним всегда пристегивались какие-нибудь оздоровительные акции. Энн раздавала презервативы и делилась сведениями о предохранении с каждым, кому было больше одиннадцати, или делала вакцинацию малышам младше шести лет, или проверяла на отсутствие головных вшей, или измеряла кровяное давление. Неделя после фиесты всегда оказывалась более обычного загруженной пациентами, людьми с «маленькими вопросами», часто оказывавшимися серьезными медицинскими проблемами, из-за которых они страдали годами. Джордж стал проводить в иезуитском центре больше времени, и там к нему прибилась пара новых ребят. Небольшое достижение, но достаточное для ощущения, что они на верном пути. И, похоже, люди были рады их приезду.
Пока шли недели, до Энн доносились отрывки из биографии Эмилио, в которой вроде бы фигурировали родичи с серьезными сдвигами, а также весьма скверная коммерция. Не слишком неожиданно, если вдуматься. Как представитель поколения, в котором было нормой с непотребным хныканьем выставлять напоказ свое нутро, Энн относилась к молчанию Эмилио со смешанными чувствами. Необработанная рана могла загноиться и отравить существование; с другой стороны, ее восхищала способность замкнуться наглухо и продолжать жить. Эмилио, разумеется, имел право не открывать постыдные детали своего детства даже друзьям. Или, возможно, особенно друзьям, чье доброе мнение о нем, как он мог думать, не выдержит этих откровений. Поэтому, хотя ей и было любопытно, Энн чувствовала, что ее интерес нескромен, и никогда не спрашивала Эмилио о его семье.
Конечно, это не мешало Энн выискивать в округе людей, которые были похожи на него. Ее глаз антрополога отмечал редкую изменчивость лица Эмилио. То он выглядел, как голливудский испанец: черная борода и величавый взгляд, пылкое лицо светится умом; а в следующий миг все, что она могла видеть, – это загадочную жесткость и врожденную стойкость индейца. Те же черты Энн видела в горделивой женщине на цветочном рынке, которая могла быть его старшей сестрой. Но Эмилио никогда даже не намекал, что у него есть сестры или братья, а Энн догадывалась, что если человек настолько скрытен, то для этого должны быть серьезные причины. Поэтому она не была совсем уж не готова к тому, что, как обнаружилось, у Эмилио и вправду есть брат. Но что застигло ее врасплох, так это ее собственные чувства.
Той ночью Энн находилась в доме одна, выискивая для одного из своих пациентов информацию по косолапости, когда позвонил Эмилио и попросил встретиться с ним в клинике. Его речь звучала невнятно, но Энн не могла поверить, что он напился.
– Эмилио, что стряслось? Что с тобой? – спросила она, не столько изумленная, сколько перепуганная.
– Объясню, когда придешь. Трудно говорить.
Джордж дежурил на аресибском телескопе ради какого-то ночного снимка, интересующего его. Энн связалась с ним, чтобы сообщить о происходящем, хотя сама знала немного, и попросила немедленно приехать домой. Затем поспешила к клинике, сбегая по восьмидесяти ступеням. Когда Энн подошла к кабинету, тот выглядел пустым, и она было усомнилась, что правильно поняла Эмилио. Но затем, к своему облегчению, обнаружила, что дверь не заперта, а Эмилио ждет внутри, сидя в темноте.
Включив свет, Энн ахнула, увидев, как он выглядит, но тут же надела маску врачебной отстраненности – так же тщательно, как проделала это с халатом и перчатками.
– Что ж, святой отец, – сухо произнесла она, берясь рукой за его подбородок и поворачивая лицо из стороны в сторону, чтобы лучше рассмотреть, – с мягкостью, которая противоречила ее тону. – Вижу, ты подставил другую щеку. Причем неоднократно. Не смейся. Иначе у тебя опять треснет губа.
Энн видела достаточно подобных повреждений, чтобы наклониться и проверить его пальцы – на предмет ссадин и сломанных костей. На его кистях не было отметин. Она нахмурилась, все еще держа Эмилио за руки, но он отвел глаза. Вздохнув, Энн встала и отворила кладовку, где открыла стеклянный шкаф, достав оттуда все, что ей сейчас требовалось. Зрачки у Эмилио реагировали нормально, и он смог ей позвонить; невнятная речь не имела отношения к невралгии; контузии не было, но лицо ему попортили основательно. Пока она собирала инструменты, он тихо произнес из соседней комнаты:
