Томас Диш - Щенки Земли
Мы отправились до полудня. Хотя Крохотуля, по-прежнему верившая, что все это — игра, забавлялась и без умолку болтала, ее родители пребывали не в лучшем расположении духа. Жюли была задумчива и грустна, расставаясь с фермой (хотя и соглашалась, что выбора нет), а я нервничал и был полон дурных предчувствий. От холма, с которого я заметил линию электропередач, мы углубились в низкие заросли сосны, березы и бальзовых деревьев. В лесу не было возможности оценить, близко ли мы к цели. Солнце могло служить компасом и даже не очень точными часами, но оно — негодный спидометр. Когда нам казалось, что уже пройдено двойное и даже тройное расстояние до силовой линии, мы все еще шли и шли. Жюли была раздражена; я злился. Потом разозлилась она, а я стал дуться. Кустарник цеплялся за наши штаны, а грязь на краю болота, которое нам пришлось обходить, налипла на сапоги. Но мы все шли. Крохотуля, ехавшая верхом на моей шее, веселилась, прихлопывая садившихся мне на лоб комаров. Но мы все шли.
Солнце, непрестанно полосуемое тонкими, низкими облаками, висело громадным пунцовым шаром над горизонтом позади нас; впереди над горной грядой маячила бледная ущербная луна, а на самой гряде, черная на фоне неба цвета индиго, четко вырисовывалась линия электропередач.
Жюли уронила свою ношу и побежала вверх по склону.
— Господа, — кричала она, — Господа, мы пришли. Возьмите нас на Сворки. Сделайте нас снова вашими. Отведите нас домой.
Линия была безмолвна и неприступна, ветер покачивал провода. Жюли обняла деревянный столб и завопила, взывая к бессердечным проводам.
— Господа, ваши любимцы вернулись к вам. Мы любим вас. ГОСПОДИН!
— Они не слышат тебя, — сказал я ласково. — Если бы могли услышать, то уже были бы здесь.
Жюли поднялась с колен и отважно расправила плечи. Я стоял у подножья горы, и она спустилась ко мне. В ее глазах не было слез, губы собрались в горькую улыбку.
— Я ненавижу их, — произнесла она твердым голосом, — всем своим существом я их ненавижу! — И упала в мои объятия в глубоком обмороке.
Крохотуля не хотела засыпать, и мы с ней коротали первые часы надвигавшейся ночи. Прислушиваясь к вечерним звукам, мы пытались угадывать голоса зверей и птиц. Часам к девяти все смолкло и земля окуталась полнейшей тишиной.
— Это странно, — вслух подумал я.
— Что странно, папа?
— Странно, что, когда умолкли сверчки, не осталось никаких звуков. Ни единого шороха. Разве провода не должны гудеть? Издавать хотя бы небольшой шум? Но они молчат. Думаю, они мертвы.
— Мертвы? — как эхо повторила Крохотуля. — Господа умерли? Теперь Динги нас съедят? Позволят они мне сперва принять ванну? Потому что когда я боюсь…
— Нет, Крохотуля, милая моя. Провода умерли, а не Господа. Господа не умрут никогда. Неужели ты забыла то, что я говорил тебе на днях о Боге?
— Но то — Бог.
— Нет никакой разницы, дорогая. Давай-ка спать. Твой папа просто подумал вслух, а мама только сделала вид, что испугалась. Ты же знаешь, что маме нравится притворяться.
— Но почему же Бог не вышел из электрических столбов, когда мама попросила?
— Может быть, этой линией не пользуются, радость моя. Возможно, она сломалась. Завтра мы пойдем вдоль нее и узнаем, в чем дело. Наверное, я неправильно понимаю, что такое шум в проводах. Видимо, это просто суеверие, а суеверными могут быть только Динги. Вероятно, Господа не смогли услышать нас из-за изоляции проводов. Как они могли нас услышать, если находятся далеко отсюда? Завтра мы найдем дорогу к замечательному питомнику, Крохотуля. Ни о чем не стоит беспокоиться.
Крохотуля уснула, но я не смог. Северный горизонт стал извергать грандиозные вспышки света. Они покрывали черноту неба яркими полосами, поглощая блеск звезд. Потом полосы распадались, меняли форму и вспыхивали снова.
Северное сияние. Северная Аврора.
Это как раз то, с чем Господам особенно нравилось играть. Они чувствовали себя дома среди электронов пояса Ван Аллена и устремлялись туда, где их поток искривлялся, чтобы коснуться земной атмосферы на ее магнитных полюсах; следовали за ними, управляя ионизацией воздуха, создавая эти столбы света и подчиняя себе их перемещения, всегда так поражавшие людей, в соответствии со сложными правилами своей невиданной геометрии. Эти беспрестанно меняющиеся узоры были высшим удовольствием Господ, и, несомненно, именно сила пояса Ван Аллена на Земле послужила первопричиной того, что их потянуло к этой планете. Они обеспокоили себя вмешательством в дела человечества только после ряда ядерных взрывов, проведенных в поясе Ван Аллена в 1960-е годы.
Этой ночью сияние было неслыханно красиво, и я понял, что Господа все еще на Земле, — они так жизнерадостны и так ярко пламенеют, чтобы их любимцы — их бедные, заблудшие, неухоженные любимцы — могли не сомневаться.
Но это было очень холодное и очень далекое пламя. Мне от него легче не стало. — Напрасен твой учтивый взгляд, — проворчал я. Жюли, которая всегда спала чутко, шевельнулась.
— Сожалею, — пробормотала она, вероятно слишком сонная, чтобы вспомнить, по какому поводу намеревалась выразить сожаление.
— Все в порядке. Мы найдем их завтра, — сказал я. — Завтра, завтра.
Жюли улыбнулась и снова погрузилась в сон.
На следующий день мы двинулись вдоль линии электропередач в северном направлении. Она шла рядом со старой асфальтовой дорогой, израненной трещинами и выбоинами, но все же более удобной для продвижения пешком, чем буйно поросшие кустарником обочины. Мы шли медленно. Я больше не мог нести и рюкзак, и Крохотулю, поэтому нам приходилось соизмерять свой шаг с ее.
Встретившийся нам выгоревший дорожный указатель информировал, что до Шрёдера двадцать километров. Шагая по дороге (провода над головой были, как нам казалось, надежной защитой от Дингов), мы рассчитывали добраться до питомника к раннему вечеру. То и дело попадались стоявшие поодаль от дороги брошенные фермы, а дважды дорога расширялась, и в этих местах руины лежали теснее друг к другу: когда-то здесь были поселки. Там провода разветвлялись во всех направлениях, но главная линия следовала прежним курсом — к Шрёдеру. Столбы были из сосновых бревен, окрашенных красно-коричневым креозотом, и в точности походили один на другой, пока…
Жюли заметила это, когда мы уже были недалеко от Шрёдера. Вверх и вниз по столбам разбегались тонкие серебристые линии, поблескивавшие в косых лучах солнца. При более пристальном рассмотрении они оказались вертикальными цепочками декора каких-то несложных повторяющихся конфигураций. Одна фигура представляла собой две пересекающиеся окружности, которые связывались с другими фигурами цепочек прямыми черточками:
