Виктор Колупаев - Защита
— Желание было велико… — задумчиво повторила она, словно самой себе.
Он видел ее спокойствие, и это многое сказало ему. Александру не на что было рассчитывать. Но как она сейчас была прекрасна! Как все шло к ней? И ее спокойная улыбка, и волосы, чуть рассыпавшиеся по плечам, и плащ, и сумочка в руке.
— Как вы меня нашли? — спросила она.
— Я бы нашел сразу, — ответил он, — но я все ждал, что получу от вас письмо. И понял, что письма не будет. Я столько хотел сказать вам…
— Не надо, — слабо попросила она.
— Хорошо. Не буду. Но почему вы не ответили? Нет или да. Все равно. Вы получили письмо?
— Получила. И хотела ответить… Я ответила, только не отправила.
— Почему?
— Не знаю… Так…
— Чего-то боялись?
— Боялась? Нет. Я теперь ничего не боюсь.
— Тогда почему?
— Не знаю.
— Покажите ответ.
— Зачем? Вы ведь и так нашли меня,
— Извините, — сказал он. Они оба молчали, разглядывая носки своих туфель.
— Покажите, пожалуйста, это письмо.
— О, господи, ну зачем вам оно? — тихо сказала она, но все же раскрыла сумочку и вынула оттуда конверт. Он был надписан и заклеен.
— Можно мне распечатать? — спросил Григорьев.
— Да.
Он разорвал конверт. Вынул сложенную вдвое половинку листа из ученической тетради, на которой было написано: «Меня можно встретить…» и дальше перечислялись: гостиница, корпус института, где проходили курсы, кинотеатр… и время… Много, много цифр. Она писала, что он может встретить ее и утром, и вечером, и днем. И места встреч, и время, все было тщательно перечислено. Внизу стояла дата. Она написала ответ еще семь дней назад, как только, наверное, получила его отчаянное письмо.
— Подарите мне это, — попросил он.
— Нет, — сказал она и взяла из его рук листок. — Вы прочли. Теперь оно не нужно.
— Я хотел бы что-нибудь сохранить на память.
Она только покачала головой, мелко-мелко разорвала лист и выбросила клочки в урну.
— Мне надо идти, — сказала она.
— Да, да. Конечно. Но… но я еще увижу вас?
Она пожала плечами:
— Ну зачем? Зачем?
— Не знаю.
«Ну скажи же, — молил он, — чтобы я пришел вечером! Будем бродить по вечернему Марграду. Зайдем в какое-нибудь кафе. Будем сидеть и рассказывать друг другу сказки. Мне и нужно-то всего — видеть тебя. А зачем мне это нужно, я не знаю. Может, тебе захочется узнать, как там, у нас, в Усть-Манске, спросить про свою дочь. Я ведь видел ее. Только я к ней не подходил, потому что она была с бабушкой, а бабушка не должна знать меня. Никто ведь не знает, что мы чуть-чуть знакомы с тобой…»
Она странно на него посмотрела. А он ничего не понял в ее взгляде. Они молчали. Нужно было разойтись или что-то сказать. Лучше разойтись. Она сказала:
— У нас с гостиницей ерунда получается. Сегодня придется что-то делать, просить, чтобы оставили еще на несколько дней, или искать новую.
— Я помогу вам.
— Нет-нет. Нас ведь трое. Что-нибудь придумаем.
— Значит, я вас больше не увижу?
— Не знаю. Наверное, — произнесла она тихо, глядя в сторону, потом резко вскинула на него взгляд своих больших глаз: — Ах, вся эта история не стоит выеденного яйца.
Она все смотрела на него, отталкивая и притягивая одновременно.
— Да, — сказал он. — Для вас это все, наверное, действительно не имеет значения.
— Я устала, — сказала она. — Я пойду. Я уже и так опоздала.
— Идите, — кивнул он.
Она пошла не оглядываясь.
— Катя! Я видел перед отъездом вашу дочь. Она здорова. У нее все хорошо…
Она остановилась, обернулась.
— Правда?! Это правда? А мне снилось, что она заболела. Я хотела уехать…
— Она здорова.
— Спасибо, Санчо.
Она снова совладала с собой, пошла и оглянулась уже на ступенях. Наверное, в это мгновение ему нужно было подбежать, и все было бы хорошо…
18
Бакланский на всякий случай составил схему нелепостей, которые нагородили Григорьев и Данилов. Он еще припомнит им путаницу с подключением, сунет в нос им эту бумажку! Своим работникам таких вещей прощать нельзя.
Наступило время обеда, и вся комиссия отправилась в соседнее кафе. Бакланский отправил и Данилова, но сам остался. И пока они обедали, он еще раз облазил машину и все проверил, прокрутил, пока не успокоился. Нет, товарищи члены комиссии, здесь комар носа не подточит! Придется все-таки вам подписать акт!
Через час члены комиссии начали собираться.
— А погода-то разгулялась, — сказал Данилов.
— Что? Погода? — переспросил Бакланский. — Я вам с Григорьевым покажу погоду! Своих забудете!
— Да я так, — сконфузился Данилов.
— Нет, погода, что ни говорите, сегодня прекрасная, — сказал Карин. Солнце, и не очень жарко. Самая хорошая для работы.
— Ну что ж, я рад, — сказал Бакланский.
— Что-нибудь еще нашли? — поинтересовался председатель комиссии. — Жаль, что заминка произошла.
— Очень жаль, — согласился Бакланский. — Тут, Анатолий Юльевич, элементарная ошибка получилась. Не спали наши товарищи две ночи, вот и напутали немного. Я уже все сделал как требуется.
В помещение вошел Григорьев. Он негромко поздоровался со всеми. Бакланский косо взглянул на него и отметил, что тот сегодня какой-то легкий, пустой, что ли, выжатый. «А был весел, — подумал он, вспомнив телефонный разговор. — Впрочем, я тогда тоже был весел…»
Бакланский подошел к Григорьеву и сказал:
— Твои похождения интересуют меня постольку, поскольку от них, видимо, зависит твое поведение на защите. Будь добр, помогай мне. Вы тут с Даниловым такое напороли! И из-за этого могла сорваться защита. Перестань быть младенцем.
— Я не младенец и похождениями не занимаюсь, А что касается сомнительного направления нашей работы, то его защищать я не намерен.
— Опять за свое! Зря я тебя вызвал. В Усть-Манске ты никогда не возражал.
— Прозреть никогда не поздно.
— Прозреть! Слово-то какое! Да за одно то, что вы тут с Даниловым натворили, вас нужно гнать в три шеи.
— Ну так гоните…
А Данилов стоял в стороне. Лучше сейчас на глаза Бакланскому не попадаться. Все равно в Усть-Манске отметит чем-нибудь: или выговор объявит, или премию урежет.
— Виктор Иванович! — позвал Бакланского Согбенный, и тот отошел от Григорьева.
Александр постоял один, потом подошел к Данилову:
— Что мы тут с тобой напутали?
— А! Это все я. Ты же входом и выходом машины не занимался… Не волнуйся. Только я виноват. Но сейчас объяснять ему просто страшно. Когда до выговора дойдет, я все и скажу.
