Артур Конан Дойл - Затерянный мир (и)
Он вынул из шкафа прекрасную винтовку, отделанную серебром.
— Прицел абсолютно точный, магазин на пять патронов. Можете смело вверить ей свою жизнь.
Лорд Рокстон протянул винтовку мне и закрыл шкаф.
— Кстати, — продолжал он, снова садясь в кресло, — что вы знаете об этом профессоре Челленджере?
— Я его увидел сегодня впервые в жизни.
— Я тоже. Правда, странно, что мы с вами отправляемся в путешествие, полагаясь на слова совершенно неизвестного нам человека? Он, кажется, довольно наглый субъект и не пользуется любовью у своих собратьев по науке. Почему вы им заинтересовались?
Я рассказал вкратце о событиях сегодняшнего утра. Лорд Рокстон внимательно меня выслушал, потом принёс карту Южной Америки и разложил её на столе.
— Челленджер говорит правду, чистейшую правду, — серьёзно сказал он. — И я, заметьте, утверждаю это не наобум. Южная Америка — моя любимая страна, и если, скажем, проехать её насквозь, от Дарьенского залива до Огненной Земли, то ничего более величественного и более пышного не найдёшь на всём земном шаре. Эту страну мало знают, а какое её ждёт будущее, об этом никто и не догадывается. Я изъездил Южную Америку вдоль и поперёк, в периоды засухи побывал в тех местах, где у меня завязалась война с работорговцами, о которой я вам уже рассказывал. И мне действительно приходилось слышать там легенды на подобные темы. Это всего лишь индейские предания, но за ними, безусловно, что-то кроется. Чем ближе узнаёшь Южную Америку, друг мой, тем больше начинаешь верить, что в этой стране всё возможно, решительно всё! Люди передвигаются там по узким речным долинам, а за этими долинами начинается полная неизвестность. Вот здесь, на плоскогорье Мато-Гроссо — он показал сигарой место на карте, — или в этом углу, где сходятся границы трех государств, меня ничто не удивит. Как сказал сегодня Челленджер, Амазонка орошает площадь в пятьдесят тысяч квадратных миль, поросших тропическим лесом, — площадь, почти равную всей Европе. Не покидая бразильских джунглей, мы с вами могли бы находиться друг от друга на расстоянии, отделяющем Шотландию от Константинополя. Человек только кое-где смог продраться сквозь эту чащу и протоптать в ней тропинки. А что бывает в периоды дождей? Уровень воды в Амазонке поднимается по меньшей мере на сорок футов и превращает всё кругом в непролазную топь. В такой стране только и следует ждать всяких чудес и тайн. И почему бы нам не разгадать их? А помимо всего прочего, — странное лицо лорда Рокстона озарилось довольной улыбкой, — там на каждом шагу придётся рисковать жизнью, а мне, как спортсмену, ничего другого и не нужно. Я точно старый мяч для гольфа — белая краска с меня давно стёрлась, так что теперь жизнь может распоряжаться мной как угодно: царапин не останется. А риск, милый юноша, придаёт нашему существованию особенную остроту. Только тогда и стоит жить. Мы слишком уж изнежились, потускнели, привыкли к благоустроенности. Нет, дайте мне винтовку в руки, безграничный простор и необъятную ширь горизонта, и я пущусь на поиски того, что стоит искать. Чего только я не испробовал в своей жизни: и воевал, и участвовал в скачках, и летал на аэроплане, — но охота на чудовищ, которые могут присниться только после тяжёлого ужина, — это для меня совсем новое ощущение! — Он весело рассмеялся, предвкушая то, что его ждало впереди.
Может быть, я слишком увлёкся описанием своего нового знакомого, но нам предстоит провести много дней вместе, и поэтому мне хочется передать своё первое впечатление об этом человеке со всеми особенностями его характера, речи и мышления. Только необходимость везти в редакцию отчёт о заседании и заставила меня покинуть общество лорда Рокстона. Когда я уходил от него, он сидел в кресле, залитый красноватым светом лампы, смазывал затвор своей любимой винтовки и негромко посмеивался, раздумывая о тех приключениях, которые нам готовила судьба. И я проникся твёрдой уверенностью, что если нас ждут опасности, то более хладнокровного и более отважного спутника, чем лорд Рокстон, мне не найти во всей Англии.
Как ни утомили меня необычайные происшествия этого дня, всё же я долго сидел с редактором отдела «Последние новости» Мак-Ардлом, разъясняя ему все обстоятельства дела, которые он считал необходимым завтра же довести до сведения нашего патрона, сэра Джорджа Бомонта. Мы условились, что я буду присылать подробные отчёты обо всех своих приключениях в форме писем к Мак-Ардлу и что они будут печататься в газете либо сразу же по мере их получения, либо потом — в зависимости от санкции профессора Челленджера, ибо мы ещё не знали, каковы будут условия, на которых он согласится дать нам сведения, необходимые для путешествия в Неведомую страну. В ответ на запрос по телефону мы не услышали от профессора ничего другого, кроме яростных нападок на прессу, но потом он всё же сказал, что, если его известят о дне и часе нашего отъезда, он доставит на пароход те инструкции, которые сочтёт нужными. Наш второй запрос остался совсем без ответа, если не считать жалобного лепета миссис Челленджер, умолявшей нас не приставать более к её супругу, так как он и без того разгневан сверх всякой меры. Третья попытка, сделанная в тот же день, была пресечена оглушительным треском, и вскоре вслед за этим центральная станция уведомила нас, что у профессора Челленджера разбита телефонная трубка. После этого мы уже не пытались говорить с ним.
А теперь, мои терпеливые читатели, я прекращаю свою беседу с вами. Отныне (если только продолжение этого рассказа когда-нибудь дойдёт до вас) вы будете узнавать о моих дальнейших приключениях только через газету. Я вручу редактору отчёт о событиях, послуживших толчком к одной из самых замечательных экспедиций, которые знает мир, и если мне не суждено будет вернуться в Англию, вы поймёте, как всё это вышло.
Я дописываю свой отчёт в салоне парохода «Франциск». Лоцман заберёт его с собой и передаст на хранение мистеру Мак-Ардлу. В заключение, пока я не захлопнул записную книжку, позвольте мне набросать ещё одну картину — картину, которая останется со мной как последнее воспоминание о родине.
Поздняя весна, промозглое, туманное утро; моросит холодный, мелкий дождь. По набережной шагают три фигуры в глянцевитых макинтошах. Они направляются к сходням большого парохода, на котором уже поднят синий флаг. Впереди них носильщик везёт тележку, нагруженную чемоданами, портпледами и винтовками в чехлах.
Долговязый, унылый профессор Саммерли идёт, волоча ноги и понурив голову, как человек, горько раскаивающийся в содеянном. Лорд Джон Рокстон в охотничьем кепи и кашне шагает бодро, и его живое, тонкое лицо сияет от счастья. Что касается меня, то я нисколько не сомневаюсь, что всем своим видом выражаю радость; ведь предотъездная суета и горечь прощания остались позади.
