Артур Конан Дойл - Затерянный мир (и)
Таков был знаменитый лорд Джон Рокстон, и сейчас, сидя напротив, он внимательно разглядывал меня, покусывая сигару, и ни единым словом не нарушал затянувшегося неловкого молчания.
— Ну-с, — сказал он наконец, — отступать нам теперь нельзя, милый юноша. Да, мы с вами прыгнули куда-то очертя голову. А ведь когда вы входили в зал, у вас, наверно, и в мыслях ничего подобного не было?
— Мне такое и не мерещилось.
— Вот именно. Мне тоже не мерещилось. А теперь мы с вами увязли в эту историю по уши. Господи боже, да ведь я всего три недели, как вернулся из Уганды, успел снять коттедж в Шотландии, подписал контракт и всё такое прочее. Ну и дела! Ваши планы, наверно, тоже пошли прахом?
— Да нет, такое уж у меня ремесло: ведь я журналист, работаю в «Дейли-газетт».
— Да, конечно. Вы же сказали об этом. Кстати, тут есть одно дело… Вы не откажетесь помочь?
— С удовольствием.
— Но дело рискованное… Как вы на это смотрите?
— А в чём риск?
— Я поведу вас к Биллингеру, вот в чём риск. Вы о нём слышали?
— Нет.
— Помилуйте, юноша, на каком вы свете обретаетесь? Сэр Джон Биллингер — наш лучший жокей. На ровной дорожке я ещё могу с ним потягаться, но в скачке с препятствиями он меня сразу заткнёт за пояс. Ну так вот, ни для кого не секрет, что как только у Биллингера кончается тренировка, он начинает пить горькую. Это у него называется «выравнивать линию». Во вторник он допился до белой горячки и с тех пор буйствует. Его комната как раз над моей. Врачи говорят, что если беднягу не покормить хотя бы насильно, то пиши пропало. Слуги сего джентльмена объявили забастовку, так как он лежит в кровати с заряженным револьвером и грозится всадить все шесть в первого, кто к нему сунется. Надо сказать, что Джон вообще человек непокладистый и к тому же стреляет без промаха, но ведь нельзя допустить, чтобы жокей, взявший Большой национальный приз, погибал такой бесславной смертью! Как вы на это смотрите?
— А что вы думаете предпринять? — спросил я.
— Лучше всего насесть на него вдвоём. Может быть, он сейчас спит. В худшем случае один из нас будет ранен, зато другой успеет с ним справиться. Если бы нам удалось связать ему руки чехлом с дивана, а потом быстро вызвать по телефону врача с желудочным зондом, он, голубчик, роскошно у нас поужинает.
Когда на человека вдруг ни с того ни с сего сваливается такая задача, радоваться тут не приходится. Я не считаю себя очень уж большим храбрецом. Всё новое, неизведанное рисуется мне заранее гораздо страшнее, чем бывает в действительности. Таково уж свойство чисто ирландского пылкого воображения. С другой стороны, меня всегда пугала мысль, как бы не навлечь на себя позорного обвинения в трусости, ибо мне с малых лет внушали ужас перед ней. Смею думать, что если б кто-нибудь усомнился в моей храбрости, я мог бы броситься в пропасть, но побудила бы меня к этому не храбрость, а гордость и боязнь прослыть трусом. Поэтому, хоть я и содрогался, мысленно представляя себе обезумевшее с перепоя существо в комнате наверху, всё же у меня хватило самообладания, чтобы выразить своё согласие самым небрежным тоном, на какой я только был способен. Лорд Рокстон начал было расписывать опасность предстоящей нам задачи, но это только вывело меня из терпения.
— Словами делу не поможешь, — сказал я. — Пойдёмте.
Я встал. Он поднялся следом за мной. Потом, коротко рассмеявшись, ткнул меня раза два кулаком в грудь и усадил обратно в кресло.
— Ладно, юноша… признать годным.
Я с удивлением воззрился на него.
— Сегодня утром я сам был у Джона Биллингера. Он прострелил мне всего лишь кимоно: слава богу, руки тряслись! Но мы всё-таки надели на него смирительную рубашку, и через несколько дней старик будет в полном порядке. Вы на меня не сердитесь, голубчик? Строго между нами: эта экспедиция в Южную Америку — дело очень серьёзное, и мне хочется иметь такого спутника, на которого можно положиться, как на каменную гору. Поэтому я устроил вам лёгкий экзамен и должен сказать, что вы с честью вышли из положения. Вы же понимаете, нам придётся рассчитывать только на самих себя, потому что этому старикану Саммерли с первых же шагов потребуется нянька. Кстати, вы не тот Мелоун, который будет играть в ирландской команде на первенство по регби?
— Да, но, вероятно, запасным.
— То-то мне показалось, будто я вас где-то видел. Ваша встреча с ричмондцами — лучшая игра за весь сезон! Я стараюсь не пропускать ни одного состязания по регби: ведь это самый мужественный вид спорта. Однако я пригласил вас вовсе не для того, чтобы беседовать о регби. Займёмся делами. Вот здесь, на первой странице «Таймса», расписание пароходных рейсов. Пароход до Пары[28] отходит в следующую среду, и если вы с профессором успеете собраться, мы этим пароходом и поедем. Ну, что вы на это скажете? Прекрасно, я с ним обо всём договорюсь. А как у вас обстоит со снаряжением?
— Об этом позаботится моя газета.
— Стрелять вы умеете?
— Примерно как средний стрелок территориальных войск.
— Только-то? Боже мой! У вас, молодёжи, это считается последним делом. Все вы пчёлы без жала. Таким своего улья не отстоять! Вот попомните моё слово: нагрянет кто-нибудь к вам за мёдом, хороши вы тогда будете! Нет, в Южной Америке с оружием надо обращаться умело, потому что, если наш друг профессор не обманщик и не сумасшедший, нас ждёт там нечто весьма любопытное. Какое у вас ружьё?
Лорд Рокстон подошёл к дубовому шкафу, открыл дверцу, и я увидел за ней поблёскивающие металлом ружейные стволы, выставленные в ряд, словно органные трубки.
— Сейчас посмотрим, что я могу пожертвовать вам из своего арсенала, — сказал лорд Рокстон.
Он стал вынимать одно за другим великолепные ружья, открывал их, щёлкал затворами и, ласково поглаживая, как нежная мать своих младенцев, ставил на место.
— Вот «бленд». Из него я уложил вон того великана. — Он взглянул на голову белого носорога. — Будь я на десять шагов ближе, этот зверь пополнил бы мной свою коллекцию.
На пулю вся моя надежда,
Защита слабому она.
Надеюсь, вы хорошо знаете Гордона? Это поэт, воспевающий коня, винтовку и тех, кто умеет обращаться и с тем, и с другим. Вот ещё одна полезная вещица — телескопический прицел, двойной эжектор, прекрасная наводка. Три года назад мне пришлось выступить с этой винтовкой против перуанских работорговцев. В тех местах меня называли бичом божиим, хотя вы не найдёте моего имени ни в одной Синей книге. Бывают времена, голубчик, когда каждый из нас обязан стать на защиту человеческих прав и справедливости, чтобы не потерять уважения к самому себе. Вот почему я вёл там нечто вроде войны на свои страх и риск. Сам её объявил, сам воевал, сам довёл её до конца. Каждая зарубка — это убитый мною мерзавец. Смотрите, целая лестница! Самая большая отметина сделана после того, как я пристрелил в одной из заводей реки Путумайо Педро Лопеса — крупнейшего из работорговцев… А, вот это вам подойдёт!
