Джордж Мартин - Туз в трудном положении
Грег посмотрел на Эллен, а она в ответ кивнула. Гимли все еще оставался с ним, и голова у Грега раскалывалась от звуков его голоса, но он моргнул – и продолжил. Ему хотелось поскорее уйти из зала, остаться в номере одному. Он спешил и потому говорил слишком быстро. Сделав над собой усилие, он продолжил уже медленнее:
– Мне приятно сказать, что некоторые вещи, которые мы считаем вечными, все-таки уходят. Я построил всю мою избирательную программу на том, что именно сейчас пора залечить все раны. Мнения меняются. Мы можем обнять тех, кого раньше ненавидели. Вот что важно! Вот что достойно освещения в новостях. Но это тоже не моя история. Я могу понять человека, если пыл заводит его или ее слишком далеко. Я могу понять страстную убежденность, даже когда не могу с ней согласиться. У каждого есть что-то, во что мы глубоко верим, и это хорошо. Все это превращается в проблему только тогда, когда страсть выходит за рамки нормы и превращается в насилие. Существовали организации джокеров, которые порой переходили эту границу.
Грег помахал рукой:
– Эми, приведи их, пожалуйста.
Занавес за сценой раздвинулся – и вперед вышли джокеры. У одного кожа была покрыта мелкими неровными зазубринами, второй был туманным, и сквозь него слабо просвечивал занавес. Репортеры начали тихо переговариваться.
– Скребок и Саван, конечно, не нуждаются в представлении. Их лица неоднократно появлялись на страницах ваших изданий и в ваших передачах в прошлом году, когда их организацию наконец разогнали. – При этих словах Гимли у него в голове засмеялся, и Грег судорожно сглотнул. – Некоторые из ее членов – те, кого сочли мелкой сошкой или безобидными, – были просто оштрафованы и отпущены. Другие – те, которые представлялись по-настоящему опасными, – стали заключенными. Скребок и Саван все это время находились в федеральной тюрьме. Возможно, заслуженно: оба признались в серьезных актах насилия. Тем не менее… я был непосредственной жертвой некоторых их действий, и в течение прошлого года я много беседовал со Скребком и Саваном. Мне представляется, что оба получили непростой и болезненный урок и искренне раскаиваются. Я не изменю своим словам и убеждениям. Я верю в примирение. Нам необходимо прощать, необходимо стремиться понять тех, с кем жизнь обошлась более сурово, чем с нами. Сегодня в соответствии с моей договоренностью с губернатором штата Нью-Йорк Куомо, Министерством юстиции и сенатом Нью-Йорка Скребок и Саван получают условное освобождение.
Грег обнял джокеров за плечи: шершавую кожу Скребка и туманные очертания Савана.
– Это гораздо важнее слухов. Это не обманка, но это и не моя история, а их собственная. Пусть они убедят вас так же, как убедили меня. Поговорите с ними. Задайте им вопросы. Эми, выступи в качестве ведущей…
Как только толпа начала выкрикивать первые вопросы и Скребок шагнул к микрофону, Грег облегченно вздохнул и удалился.
«Ты все понял? – издевательски вопрошал Гимли, пока Грег шел к лифтам. – Ты от меня не избавился. От моей одержимости тебе не сбежать! Я здесь. И я не уйду. Я не прощаю. Никогда и ничего».
Онемевшими пальцами Сара повесила трубку.
Она убежала из номера в слезах, доверившись своей миниатюрности и дару незаметности, которые неоднократно приходили ей на помощь в различные моменты ее карьеры. С их помощью она рассчитывала затеряться в толпе. Поначалу это работало. Однако когда в фойе ее начали вызывать по громкой связи, свора репортеров снова принялась ее загонять, надеясь погрызть кости, с которых вежливое отрицание Хартманна еще не срезало последние кусочки мяса.
«Хартманн сказал правду? Почему в заявлении Барнета названо именно ваше имя? Как вы связаны с кампанией Барнета?» Вопросы делились примерно поровну между попытками заставить ее признаться, что она переспала с Хартманном, и заявить о наличии сговора с фундаменталистами, направленного на подрыв репутации сенатора.
Ее так и подмывало воспользоваться представившимся моментом и объявить: «Да, я спала с Грегом Хартманном и убедилась в том, что он чудовище, скрытый туз, превращающий людей в марионеток». Ей мешала трусость. Или, может быть, то был здравый смысл? Ее разоблачения, которые будут восприняты как голословные утверждения, и без того достаточно экстравагантны, так что нечего превращать их в материал для желтой прессы.
Она отвернулась и сказала:
– Без комментариев.
После этого на нее обрушился помойный поток:
– Что за дерьмо? Публика имеет право знать! Господи, ты же журналистка!
В конце концов официантка в леггинсах и коротенькой черной юбочке взяла ее за локоть и увела сюда, в комнатку менеджера вестибюля отеля «Мариотт».
Трубка легла на место с окончательностью затвора, защелкивающегося за патроном. Кто-то всерьез отнесся к тому, что ей надо сказать.
Звонил Оуэн Рэйфорд из нью-йоркского бюро газеты. Кристалис мертва. Убита. Задействованы способности туза.
«Это сделала марионетка?» Сара в этом сомневалась. Ниточки Хартманна быстро истончались и рвались с увеличением расстояния: она знала это по собственному опыту. Существовали преступные тузы – Дубина, Карнифекс, возможно, Спящий (если он достаточно глубоко ушел в амфетаминовый психоз), – способные на подобное. В том-то и заключалась вся ирония в отношении Хартманна: в его положении он мог творить настоящее зло, практически не прибегая к своей способности туза. Деньги, влияние и власть после пятнадцатого сентября 1946 года не перестали быть заметной силой в жизни человечества.
В ней гнездился страх: он извивался змеей, пылал, словно звезда. С ним пришло ужасающее понимание того, что единственная надежда получить безопасность требует рискнуть всем.
Менеджер и выручившая ее официантка стояли рядом и наблюдали за ней с вежливым любопытством. Она изобразила улыбку и встала.
– Здесь есть черный ход? – спросила она.
18.00
Она смогла нормально включить чертов акустический разветвитель только после таблетки валиума. В ее ноутбуке был встроенный модем, но в отелях не признавали модульные гнезда, предпочитая надежно прикреплять телефоны к стене проводами. Ей пришлось возиться со старомодным внешним модемом, который упрямо требовал, чтобы трубка была положена на аппарат определенным образом.
В конце концов ей все-таки удалось все наладить. А потом она сидела в полутьме, нарушаемой только вечерним светом, пробивающимся сквозь плотные занавески номера, курила и щурилась на экран, пока значок передачи кружился и ее история уходила по проводам, соединявшим ее ноут с компьютерами редакции.
Все излилось из нее одним сладостным потоком: смерть Анди, ее подозрения, мрачное тайное присутствие в Джокертауне, дразнящие улики его существования – и определение его личности во время бунта, сопровождавшего другой съезд демократической партии двенадцать лет назад. А потом ее личное расследование, закончившееся тем, что она сама запуталась в той паутине, которую пыталась отыскать. И, наконец, убийство.
