Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 3
— Вот это мне и хотелось показать, — сказал сбоку Бэла. — А ты думал, чего ради я провожал тебя, как любимую девушку?
Я пошел, стараясь не сорваться на бег, прямо через площадь и возле монумента остановился. На постаменте стоял, демонстрируя миру величие собственного торса, не кто-нибудь, а я, Иван Жилин. Каменный атлет имел поразительное со мною сходство, не только портретное, но и анатомическое, вплоть до некоторых интимных мелочей. Вплоть до особых примет вроде шрамов и родинок. Подпись на постаменте гласила: «ИДЕАЛ. Автор — В. Бриг. Год Змееносца». Бывают в жизни моменты, когда смеяться над шутками не хочется, и эта был именно такой момент, именно такая шутка.
— Что за В. Бриг такой? — спросил я Бэлу. — Он что, в бане со мной мылся? Хоть бы портупею мне оставил, подлец.
— Фигового листка тебе недостаточно?
— За фиговый листок, конечно, спасибо. И все-таки хотелось бы понять, каким макаром все это здесь воздвиглось?
Довольный комиссар на секунду потерял уверенность.
— Если честно, я просто забыл подробности, давно это было. А впрочем… Точно помню, что автор — женщина. Да какая тебе, вообще, разница?
Я повернулся, твердо намереваясь исчезнуть. Даже шаг успел сделать, однако разговор, оказывается, еще не закончился. Товарищ Барабаш ровным голосом произнес мне в спину:
— Сегодня утром на взморье был сбит вертолет. Штурмовик класса «Альбатрос» без опознавательных знаков, если не считать литеры «L» на брюхе. Тебе это интересно?
Он обошел меня кругом и посмотрел снизу вверх.
— Продолжай, — сказал я. — Долго же ты рожал эту новость, комиссар.
— Вертолет был атакован из плазменного сгущателя «Шаровая молния», какие уже лет двадцать не производятся. Оружие, запрещенное Цугской конвенцией. Кем атакован — неизвестно. Летательный аппарат упал в море. Все, кто находился на борту, вероятно, погибли.
— Почему «вероятно»? Есть сомнения?
— Когда водолазы обследовали вертолет, то выяснилось, что корпус уже кем-то вскрыт. При помощи молекулярного резака. Кто-то успел поработать до нас. Внутри, само собой, было месиво трупов, но нашего Странника среди них не обнаружилось.
— Не уверен, что все это меня касается, — осторожно возразил я.
— Почему он подошел на вокзале именно к тебе? — спросил Бэла. — Вот главный вопрос, который касается тебя и прежде всего тебя, — он усмехнулся, — как литератора.
Мы вошли в тень, отбрасываемую зданием, и на душе сразу посвежело. Пожелание доброго утра над входом в гостиницу неуловимым образом сменилось новой красочной надписью: «УДАЧНОГО ДНЯ!», — что соответствовало, по-видимому, двенадцати часам.
Полдень.
Глава вторая
Чемодан стоял в прихожей, возле двери, опередив мое появление на пару часов, — его доставили из больницы прямо в номер отеля. К ручке чемодана была привязана какая-то бирка, на которую я не обратил поначалу внимания. Это был глянцевый картонный ромб, изображавший герб города (золотая ветвь омелы на красно-голубом фоне), на обороте которого имелся текст: «В четыре часа на взморье. Поможем друг другу проснуться».
Записка.
— Кретины, — сказал я в сердцах. — Развлекаются.
Текст был написан не от руки, а оттиснут клишеграфом, стеснительный попался автор, побоялся оставить образец своего почерка. Я сорвал картонку с нити и бросил ее на ковер. Потом отключил оконные фильтры, впуская в полутемный зал настоящий свет, и прошелся по другим помещениям номера. Слева была спальня с библиотекой и ванной, справа — спортивная комната с тренажерами и сауной. Туалеты были в обеих половинах. Прекрасное жилище для холостого межпланетника, ненавидящего тесноту и искусственный свет, уставшего от людей, но при том имеющего здоровую половую ориентацию.
С запиской что-то происходило. Я присел и поднял картонный ромбик с ковра. Прежние слова исчезли, зато на их месте появились новые: «И пусть Эмми не ревнует». Я перечитывал фразу до тех пор, пока не исчезла и она, и мне было ужасно обидно, потому что теперь сомнений не было — записка оказалась в моем номере не случайно. Хорошо они тут развлекаются, любители всего естественного, — с использованием гелиочувствительных чернил, а также новейших достижений в области фотохромного программирования… Распаковывать багаж или продолжать осмотр номера не было желания. Думай, просил меня Бэла Барабаш, но думать тем более не хотелось. О чем тут, черт побери, было думать? О том, знакомо ли мне имя Эмми? Знакомо, черт побери, глупо отказываться. А может, о том, какому времени суток соответствуют «четыре часа»? Или о том, что взморье тянется на добрых два десятка километров?
Человек возле вокзала опасался, что за ним прилетит вертолет, и вертолет-таки прилетел; он же был уверен, что разговор прослушивается. Каков вывод?.. Я взял с тумбочки радиофон и приладил его к правому уху. Волоконные держатели нежно обхватили ушную раковину. Пультик с цифровым десятиугольником я оставил у себя на ладони и на секунду задумался. К Строгову следовало являться без звонка, чтобы старик не смог увильнуть от встречи. Поэтому для начала я выставил номер справочного и узнал нынешние координаты Анджея Горбовски. Координаты, как выяснилось, не изменились, тогда я позвонил ему домой и застал Татьяну. Сам Анджей был на работе. Покачавшись минуту-другую на волнах искренней женской радости, я испросил разрешения нанести дружеский визит сегодня же вечером и попрощался. Люблю все искреннее. У ребят, похоже, дела шли прекрасно. Следующий звонок был еще короче. Я переключился на гостиничную линию и вызвал Славина: «Привет, это я». «Приехал?» — спросил он меня. «Да». «Тогда заходи, мы оставим специально для тебя на донышке…» Славин был на удивление трезв и про донышко, помоему, здорово прихвастнул. Надо вставать и идти, сказал я себе, закрывая глаза. Вставать не хотелось, и я вдруг поймал себя на том, что пытаюсь вспомнить, откуда мне знаком чудак с привокзальной площади. Чудак, которого то ли убили, то ли варварски похитили другие чудаки. Которых, в свою очередь, сожгли из «шаровой молнии» третьи… И я вдруг понял, что ни на мгновение не прекращал этих тщетных попыток, едва местные целители вернули мне возможность мыслить, что я только тем и занимал свой мозг последние несколько часов — вспоминал, вспоминал, вспоминал…
Человек, безусловно, был прав, удивляясь моим реакциям. Я должен был в первую же секунду нашей встречи воскликнуть: «Ба, кого я вижу! Ба, так это же!..» Что-то мешало. Дерево, упавшее поперек дороги. Театральный занавес, застрявший на раздвижных тросах. Профессиональная память странным образом отказала бравому агенту, оставив мучительное чувство старческой несостоятельности. Но если предположить (ха-ха), что я прибыл сюда по чьей-то высшей воле, так, может, и печать на мою память была наложена не случайно? Неприлично тужась, я вытягивал из дыры прошлого ответ на вопрос и получал в награду размытые кадры из фильма, в которых, к сожалению, не было смысла.
