Эдвард Смит - Трипланетие. Первый Ленсмен
Черт побери! Какие скверные броски! Он никогда не блистал на бейсбольном поле, но полагал, что может без особого труда попасть в цель величиной с окоп; однако ни одна из его гранат не угодила по назначению. Солдаты, наверное, погибли, но пулемет он не повредил, это ясно. Надо бы до него добраться…
И Ральф пошел — не слишком уверенно — сжимая в руке пистолет и моля бога, чтобы все были уже мертвы. В окопе лежали три неподвижных тела; еще одно, навалившееся на бруствер, мешало ему пройти. Резко оттолкнув труп, он увидел, как солдат покатился по откосу. И в этот момент волосы под каской Киннисона встали дыбом — скользившее вниз тело внезапно ожило, потом раздался стон. На помощь к раненому двинулись фигуры в серых мундирах.
Капитан Ральф Киннисон не верил ни в бога, ни в дьявола; он был сорвиголовой и храбрым малым, но в этот момент ему захотелось вознести отчаянную мольбу, чтобы пулемет уцелел. Теперь он благодарил господа за свои неумелые броски.
Минуту на осмотр… Уф! Цел! Несколько запасных патронташей… Отлично! Киннисон развернул пулемет и начал поливать огнем приближавшиеся фигуры. Одна лента — и немцы в панике; вторая — и он уже не видел на равнине никаких признаков жизни.
Ральф оттянул затвор и отбросил его в сторону, потом прострелил водяной кожух. «Максиму» конец. Снова развернув пулемет, Киннисон выскользнул из окопа, надеясь, что немцы не сразу поймут, кто в них стрелял.
Двигаясь со всей возможной скоростью, иногда даже слишком быстро, он вернулся на прежний курс. Ничто вокруг не внушало тревоги. Он пересек равнину и постарался как можно скорее миновать искалеченный разрывами снарядов лес. Наконец, перед ним протянулась серая лента почти неповрежденного шоссе. Киннисон добрался до первого поворота — и замер, пораженный. Когда-то он слышал или читал о подобном — но никогда раньше ему не доводилось видеть такое зрелище; описать это словами казалось невозможным. Сейчас он шел прямо на это, и его путь впоследствии превратился в ночные кошмары, мучившие капитана все девяносто шесть лет его жизни.
На самом деле ничего особенного, с точки зрения нашего жестокого века, не произошло. Шоссе обрывалось. То, что когда-то было дорогой, фермами, полями, уже не отличалось друг от друга; все стало невероятно одинаковым, раздробленным и перемешанным в какой-то гигантской ступке. Киннисону казалось, что земля и все, что цвело, росло, двигалось и просто стояло на ней, побывало в неком чудовищном желудке, изрыгнувшим обратно непереваренные остатки — куски дерева и металла вперемешку с обгоревшей плотью. Он вскрикнул и побежал, побежал прочь от этого изуродованного, оскверненного места. И на бегу его мозг рисовал жуткие картины — одну омерзительней другой; и чем больше он старался выбросить их из головы, тем страшнее и страшнее они становились.
Еще днем раньше эта дорога была одним из самых оживленных шоссе. Мотоциклы. Грузовики. Велосипеды. Машины «скорой помощи» и полевые кухни. Легковые автомобили. Пушки на больших ребристых колесах. Лошади. Мулы. И люди, особенно — люди, такие же, как сам Ральф. Плотные колонны, маршировавшие со всей возможной скоростью — не хватало грузовиков. Дорога была переполнена. Переполнена людьми, орудиями и прочими атрибутами войны.
И на это шоссе обрушился огненный дождь. Скорей всего, газ не применяли. Немецкое командование приказало стереть в порошок этот участок дороги, и сотни, а может быть, и тысячи орудий, слившись в грохочущей яростной симфонии, выполнили приказ. Буквально. Тщательно. Педантично. Дороги больше не осталось: ни здания, ни дерева, ни поля, ни куста. Окровавленные куски плоти могли принадлежать человеку или мулу; металлические обломки не позволяли даже догадаться, чем они служили до начала обстрела.
Ральф бежал — вернее, пошатываясь, брел по этой кровавой ране на лике земли и, наконец, выбрался на более или менее сохранившийся отрезок. Тут дорога была перепахана воронками, но ее хотя бы можно было заметить. Он припомнил, что ферма с почтой и командным пунктом должна быть за следующим поворотом.
Должна быть… Или огонь был прицельным, или снарядов не жалели, но разрушения оказались максимальными. Вместо здания зиял огромный кратер; землю усеивали обломки мотоциклов и машин. Деревья без листьев, голые стволы, пни… С растущим ужасом Киннисон увидел на одной из ветвей, довольно высоко от земли, окровавленный торс мужчины.
Снаряды еще сыпались, но уже не так интенсивно. В нескольких сотнях ярдов появились две машины «скорой помощи»; объезжая воронки, они медленно двигались вперед. Первая из них остановилась.
— Эй, парень! Ложись!
Киннисон уже и сам расслышал незабываемый звук летящего снаряда и нырнул в ближайшую воронку. Раздался грохот, как будто земля разлетелась на части. Что-то ударило Ральфа в спину и он потерял сознание.
Когда Киннисон снова пришел в себя, он уже лежал на носилках, глядя на склонившиеся над ним лица двух мужчин.
— Что это было? — выдохнул Ральф. — Я?.. — Он остановился, боясь спрашивать дальше, боясь шевельнуться, чтобы вдруг не ощутить отсутствие ног или рук.
— Колесо и часть кузова «скорой помощи». Их бросило на тебя взрывом, — успокоил один из мужчин. — Ничего страшного, скоро будешь в форме. Ну, еще ободрана рука, да пара-другая всяких мелочей… может быть, шрапнель задела живот. Но мы тебя подлечим, успокойся…
Киннисон слабо кивнул. Проснувшаяся боль словно зубами вцепилась в живот.
— О'кей! Дел у нас еще куча, а пока тебя стоит показать доктору.
— Мне нужен телефон — и как можно скорее… — Киннисон говорил голосом, который казался ему самому полным силы и значительности, на самом деле звучал слабо и тихо. — У меня важное сообщение для генерала Везера.
— Скажи-ка это лучше нам. — «Скорая» маневрировала по остаткам дороги. — Телефон есть в госпитале, но ты можешь потерять сознание, пока мы туда доберемся.
Рассказывая, Ральф собрал все силы, чтобы сохранить сознание. Всю эту страшную дорогу он держался. Боль терзала его тело, но он сам смог поговорить с Везером — врачи, узнав, что Киннисон капитан авиации, решили, что его сообщение может быть очень важным, и помогли связаться с генералом.
Затем кто-то вонзил в него иглу, и он погрузился в глубокий обморок. Несколько недель он балансировал на грани между жизнью и смертью. Иногда он приходил в себя, но ни тогда, ни потом Ральф не мог понять, было ли происходившее вокруг него реальностью или страшным бредом, фантомом, непрерывно терзающим разум.
Он запомнил докторов, докторов, докторов — и операции, операции, операции. Были палатки, куда притаскивали на носилках стонавших людей и выносили уже затихших навсегда. Был большой госпиталь, обширное деревянное здание. Была жужжавшая аппаратура, и одетые в белое мужчины, просматривающие какие-то пленки и бумаги. Были обрывки разговоров.
