Сергей Лукьяненко - Джамп (Сборник)
— Холодно… черт… холодно…
Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешанную на жалости, симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе — страшный это собеседник, беспощадный.
Ломкий хруст — словно разворачивают застывший на морозе полиэтилен. Сопение — человек вгрызся в замерзшую пищу. Сопение.
Я медленно подходил к нему со спины. И уже стоя в шаге от него, увидел блеск металла. На коленях проголодавшегося певуна лежало оружие — короткоствольный автомат. Я замер.
Охранник. Всего-то охранник.
Окажись это Гибкий Друг — все было бы проще. Гораздо проще. Сиди он молча, или прохаживайся — и то уже стало бы легче. А так… напасть со спины на незнакомого человека, закутанного в неудобные одежды, тихонько грызущего кусок застывшего жирного мяса. Не хочу.
Занеся руку, я помедлил мгновение. Они не умирают насовсем. Надо это помнить. Нельзя — потому что это оправдывает все, все, что только можно вообразить, это самый страшный дар Врат — вседозволенность. И надо — потому что я должен пройти дальше…
Охранник обернулся. Я успел увидеть растерянное, грубое лицо, открывающийся в крике рот — и ударил. Меховая шапка смягчила удар, но то ли я очень постарался, то ли противник оказался слабоват. Охранник молча рухнул в снег.
— Спокойных снов, — прошептал я, подымая автомат. — Пусть тебе приснится другой мир… теплый, ласковый… и отправляйся туда.
Шагах в десяти я наткнулся на колючую проволоку. Пять ниток, облепленных снегом и оттого напоминающих новогодние гирлянды.
— Работай, симбионт, — велел я. — На том свете рассчитаемся…
Когда мои пальцы покрылись черной блестящей коркой, я коснулся ледяного металла и одну за другой перекусил колючки.
Хорошо хоть, не под напряжением. И никаких датчиков. Все до отвращения примитивно.
«Ты веришь, что пришел в нужное место?» — спросил куалькуа.
— Да.
Я пробирался среди сугробов, но тут, по крайней мере, были протоптаны тропинки. Потом я заметил деталь, отличающую это место от санаториев Геометров. Чуть поодаль, за колючкой, возвышались заводские корпуса. Характерные очертания, исходящие паром трубы, слабый солнечный свет поблескивает на широких окнах. Нет, похоже, тут не занимались выравниванием береговой линии и прочим пересыпанием из пустого в порожнее.
Шел я наугад и совершенно не таясь. Наверняка меня видели со сторожевых вышек, но не заподозрили постороннего.
День. Плохо, что сейчас день. Завод работает. Не хотелось бы обшаривать все цеха. Недолго и нарваться на пулю. Возможности куалькуа не безграничны, а тот запал, что провел меня через Врата, может и иссякнуть. Впрочем, завод, вероятно, работает круглосуточно…
Я вошел в первый же попавшийся барак. Охраны не обнаружилось. Внутри было тепло, едва теплились желтоватые лампы. Воняло. Очень сильно воняло немытыми телами, табаком и гарью, тяжелой, мазутной, словно на железнодорожном вокзале.
Задрав ствол автомата в потолок, я постоял мгновение. С двухэтажных нар, сколоченных из неструганного, черного от грязи дерева, доносился ровный, слитный храп.
Как похоже оружие — во всех мирах.
Я надавил спуск, и огненная полоса ударила в потолок. Это было пулевое оружие, вот только пули вспыхивали, вонзаясь в преграду. Потолок запылал, словно звездное небо, что так славно светит над Тенью.
— Подъем! — закричал я.
Заключенные горохом посыпались вниз. Я скользнул взглядом по перепуганным лицам — простые, туповатые, таких без меры на матушке-Земле.
Почему для нас матушка — Земля, а для Геометров — солнце?
Та грань, что невозможно передать словами…
— Данилов! — закричал я. — Сашка!
Зэки отступали от меня, скучивались в углу барака.
— Сашка! — повторил я, всаживая в потолок еще одну очередь. Потрескивали сыпавшиеся искры.
— Петр?
Я прошел по бараку, засунув автомат под мышку. Присел на край кровати. Хотя бы нижнюю койку Данилов себе отстоял. Молодец.
— Привет, Петр, — сказал он.
Данилов валялся на грубом шерстяном одеяле. Одетый — в серо-синем комбинезоне, в грубых ботинках.
— Вставайте, полковник, — сказал я. — Помощь пришла.
Данилов смотрел мне в глаза.
— А где твои эшелоны с керосином, парень?
— В заднице. Вставай. Нет никаких эшелонов, Саша. Я не собираюсь тебя выкупать.
— Это несправедливо, Петр.
— Конечно, — я не стал спорить. — Справедливости нет и не будет. Я забираю тебя отсюда. Если потребуется прикончить сотню охранников — я их прикончу. Веришь?
— Верю. Петр, мы пленники своей судьбы. Понимаешь?
— Нет. Мне плевать на твои сны.
— Петр… каждый платит по своим счетам…
Неужели это — Сашка Данилов? Всеобщий любимец. Сердцеед и примерный семьянин. Пример для подражания молодых пилотов. Герой крымской войны…
— Каждый отдает свой долг. Вставайте, полковник. Вы нужны родине.
— Я знаю свою цену, Петька. Тридцать цистерн керосина.
— Мазута.
— Керосина, Петя… Истребители заправляют керосином…
Я приподнял Данилова за воротник, тряхнул.
— Очнись, солдат!
Как мне сломать тебя, полковник ФСБ и преуспевающий извозчик, Сашка Данилов? Как вытащить из кошмара, из мира, где ты и преступник, и герой, и палач, и жертва? Как мне сломать тебя — ради тебя самого? Ради Земли?
— Нам никто не обещал справедливости, Саша…
— То-то и оно…
Он валялся на нарах, расслабленный и невозмутимый. Отстоявший право на свой кошмар. На свою персональную и заслуженную каторгу.
— Сашка…
Я готов был плакать от бессилия и ужаса. Все напрасно. Можно сжечь себя дотла. Превратить в одно-единственное желание — найти полковника Александра Данилова, который мне не сват и не брат. Все можно. Только для него этот мир — единственно правильный и единственно реальный. Мир, в котором он все еще платит не только за гулкий вздох вакуумного заряда, превращающего в прах «Гетмана Мазепу» — символ украинских военных амбиций, но и за тех людей, одной с нами крови, которым никогда не откроются Врата…
Да, Сашка, ты военный преступник. Что уж тут поделать. И я бы таким стал, родись чуть раньше. И также корчился бы от стыда и отчаянья, не зная, как можно любить родину — еще готовую платить, но уже не готовую защитить…
— Сашка…
Что я могу ему сказать? Он мне в отцы годится, и никогда я не смогу стать его другом. Он одновременно и предатель, и соратник. Боец и преступник, кавалер ордена Славы и несостоявшийся подсудимый Лондонского Трибунала, где штатовцы с такой святой радостью отправляли на смерть русских и украинцев…
