Теодор Старджон - Рассказы
Вскочив, я сбросил башмаки и ринулся за ней в волны прибоя. Я что-то кричал и беспомощно шарил в воде руками, хватая качавшиеся на волнах серебристые лунные блики, которые превращались у меня под пальцами просто в соленую морскую прохладу. Я преследовал ее по пятам, и в конце концов ее тело, подхваченное волнами, тяжело ударило меня в бок, а налетевший пенный вал хлестнул по лицу и опрокинул нас обоих.
Окунувшись с головой в плотную, густую воду, я невольно ахнул, открыл глаза и, переворачиваясь, увидел, как качнулась куда-то в сторону вытянутая, зеленовато-белая луна Потом я снова почувствовал под ногами жадный, проваливающийся зыбучий песок, и вдруг понял, что моя рука запуталась в ее всплывающих волосах.
Отступающая волна потащила ее прочь, и на мгновение я ощутил, что ее волосы выскальзывают из моей судорожно сжатой ладони, точно истекающий из свистка пар. В этот миг я был совершенно уверен, что она мертва, но тут она тоже почувствовала дно и, отталкиваясь от него ногами, стала яростно бороться.
Удар пришелся мне по уху. Увесистый, мокрый, смачный, он заставил меня покачнуться от острой боли, пронзившей всю голову. Стараясь вырваться, она ринулась прочь, но моя рука так основательно запуталась в ее волосах, что я не смог бы выпустить ее, даже если бы захотел. Когда налетела следующая волна, она повернулась ко мне и снова пустила в ход кулаки и ногти, одновременно продолжая отступать на глубину.
— Не надо! Прекрати. Я не умею плавать!.. — закричал я, но она снова полоснула меня ногтями по лицу.
— Оставь меня! — взвизгнула она. О, Господи, почему ты не можешь оставить, — (сказали ее ногти), — меня, — (сказали ее ногти), — одну! — (закончил ее маленький твердый кулак).
Я потянул ее за волосы и, крепко прижав ей голову к белеющему плечу, дважды ударил ребром ладони по натянувшейся шее. Она сразу обмякла, ее тело всплыло, подхваченное новой волной, и я сумел вытащить ее на мелководье.
Там я взял ее на руки и отнес туда, где высокий песчаный бархан скрывал нас и от шумливого, широкого, жадно вытягивающегося языка прибоя, и от ветра, проносившегося теперь высоко над нашими головами. Впрочем, в этой уютной ложбинке было так же светло, как везде. Растерев ей запястья, я погладил ее по щеке и сказал: «Все хорошо!», и «Смотри!», и назвал несколько имен, которыми я когда-то называл свой волшебный сон, свою мечту, поселившуюся в моем сердце задолго до того, как я впервые услышал об этой женщине.
Она лежала на песке совершенно неподвижно; только дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы, да губы слегка кривились в улыбке, которую крепко зажмуренные и запечатанные сетью морщин и кожных складочек глаза делали мучительной. Я знал, что она давно пришла в себя, однако дыхание ее оставалось свистящим и хриплым, а подрагивающие веки оставались крепко сжатыми.
— Зачем ты это сделал? — спросила она наконец и, открыв глаза, посмотрела на меня. В них было столько горя, столько отчаяния, что для страха просто не оставалось места. Потом глаза закрылись, и она тихо сказала:
— Ты ведь знаешь, кто я такая?..
— Да, знаю, — ответил я. Тогда она зарыдала.
* * *Я терпеливо ждал. Когда рыдания стихли, между песчаными дюнами уже появились тени, и я понял, что она плакала долго.
— Ты не знаешь, кто я, — промолвила она. — И никто не знает.
— Твоя история была в газетах, — ответил я.
— Ах это!.. — Она медленно открыла глаза, и ее взгляд пропутешествовал по моему лицу, по плечам, ненадолго остановился на губах и на краткую долю секунды встретился с моим. Потом она закусила губу и отвернулась.
— Никто не знает, кто я, — повторила она. Я долго ждал, пока она шевельнется или снова заговорит, и, наконец, не выдержал.
— Тогда скажи мне… — начал я.
— А кто ты такой? — спросила она, по-прежнему не глядя на меня.
— Я — один из тех, кто…
— Кто…?
— Не сейчас, — быстро сказал я. — Может быть, позже…
Она неожиданно села и попыталась прикрыть свою наготу.
— Где мое платье?
— Я его не видел.
— Ах да, — спохватилась она. — Я вспомнила. Я сняла платье и туфли и закопала с подветренной стороны дюны, чтобы их как следует засыпало песком. Словно их никогда не существовало… Я ненавижу песок. Мне хотелось утонуть в нем, но он не захотел меня принять…
— И перестань смотреть на меня! — закричала она неожиданно. — Я не желаю, чтобы ты на меня пялился… — Она принялась быстро озираться по сторонам в поисках убежища. — Я не могу оставаться здесь до утра в таком виде! Что мне делать? Куда идти?!
— Сюда, — сказал я.
Она позволила мне помочь ей подняться, потом вырвала руку и замерла, стыдливо отвернувшись.
— Не смей ко мне прикасаться! И вообще — отвяжись от меня, слышишь?
— Иди за мной, — повторил я и зашагал по дюне туда, где за посеребренным луной гребнем, окутанным легким облачком сорванных ветром песчинок, начинался спуск к пляжу.
— Иди сюда, — снова сказал я, указывая ей место за гребнем.
Наконец она послушалась и последовала за мной. Сначала она осторожно выглянула из-за гребня, который закрывал ее до самой груди, потом прошла еще немного, но, когда песчаный холм достиг ее колен, снова остановилась.
— Туда? — уточнила она. Я кивнул.
— Тут так темно, — боязливо проговорила она и, перешагнув через гребень бархана, вступила в чернильный мрак лунных теней. Я слышал, как она отступает все дальше, — туда, где дюна была выше, — и осторожно ощупывает песок босой ногой. Потом она присела и словно растворилась в темноте. Я тоже сел на песок, но так, чтобы лунный свет освещал меня.
— Держись от меня подальше! — сердито сказала она из темноты.
Я послушно поднялся и отступил на несколько шагов назад.
— Не уходи! — донеслась из мрака ее тихая мольба. Я немного подождал и увидел, как из геометрически правильной, четкой тени вынырнула ее белая рука.
— Туда, — сказала она. — Вон туда. Сядь в темноте. Я хочу… Нет, только не подходи. Будь просто голосом — и все.
Я сделал, как она хотела, и сел в тени бархана футах в шести от нее.
И тогда она рассказала мне все. Рассказала так, как все было на самом деле, а не так, как писали об этом газеты.
* * *Когда это случилось, ей было, наверное, не больше семнадцати. Однажды она отправилась погулять в Центральный парк, что в Нью-Йорке. Стояла ранняя весна, но день выдался необычайно теплым, почти жарким, и на изрытых, коричневых склонах празднично зеленела легкая пыльца молодой травы — такая же прозрачная, как изморозь, выступившая на камнях после сегодняшних ночных заморозков. Но изморозь давно исчезла, растаяла, и храбрая трава сманила несколько сот пар ног покинуть городской асфальт и бетон, чтобы немного походить по настоящей земле.
