Урсула Ле Гуин - Обширней и медлительней империй (сборник)
Томико сменила ему повязку на голове и только сейчас обратила внимание на то, что его рыжеватые волосы выглядят несколько необычно – в них появились седые пряди. Ее руки задрожали. Все молчали.
– Откуда и здесь появиться страху? – вспорол тишину ее резкий голос.
– Не только деревья; травы тоже…
– Но мы же в двадцати тысячах километров от места, где были сегодня утром. Мы на другой стороне планеты.
– А это все равно, – угрюмо произнес Осден. – Это один большой зеленый организм. Много ли потребуется времени, чтобы отфутболить мысль из одного конца мозга в другой?
– Оно не может думать. Оно на это не способно, – по привычке возразил Харфекс. – Это всего лишь сеть, по которой идут некие процессы. Все эти переплетающиеся ветви, вездесущие эпифиты, корневые узлы – все это способно лишь передавать электрохимические импульсы. Если выразиться точнее, то тут нет отдельных растений как таковых. Это единая система, а пыльца, разносимая ветром, служит своеобразным способом связи между континентами. Нет, в это невозможно поверить. Не может вся биосфера планеты быть единой коммуникативной сетью. Причем ощущающей, но не обладающей сознанием, бессмертной и изолированной…
– Изолированной… – повторил Осден. – Вот оно! Вот откуда страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или можем нести разрушение. Дело в том, что мы просто есть. Мы – нечто иное. Чужое. Здесь никогда не было ничего чужого, отдельного от этого мира.
– Ты абсолютно прав, – почему-то шепотом поддержал его Маннон. – Оно никогда не имело равных себе. Не имело врагов. Оно ни с кем не общалось, кроме себя самого. Оно всегда было одно и вообразить себе не могло, что существует кто-то еще.
– Тогда интересно, как отражается его самость на борьбе видов за выживание?
– Может, и никак, – ответил Осден. – С чего это ты полез в телеологию, Харфекс? Ты что, хайнец, что ли? Чем заковыристей задачка, тем больше кайфа с ней возиться?
Но Харфекс никак не прореагировал на укол. Было похоже, что он сломался.
– Мы должны убираться отсюда, – грустно сказал он.
– О, вот теперь-то ты понял наконец, почему я всегда так стремился убраться от вас всех подальше, оградить себя от вашего присутствия, – с болезненной настойчивостью вернулся Осден к своей проблеме. – Ведь что приятного в том, что все боятся кого-то?.. И если бы это касалось только животных. С ними я как раз могу справиться. Да я уживусь скорее с тигром или коброй – более развитый интеллект даст мне определенные преимущества. Мне лучше работать в зоопарке, чем в человеческом коллективе… Если бы я только мог справиться с этим чертовым тупым овощем! Если б только он был не таким огромным и подавляющим!.. Сейчас я воспринимаю от него только все тот же панический страх. Но раньше, до всего, я ведь ловил его безмятежность и спокойствие! Тогда я еще не понимал его и потому не мог настроиться на прием. Я не знал, как он огромен. Это то же самое, как попытаться воспринять весь солнечный свет сразу или осознать ночь. Все ветра и штили одновременно. Зимние звезды и летние звезды в один единый момент бытия. Привыкнуть иметь корни, но зато – ни единого врага. Быть целостным. Понимаешь? Некому на тебя посягать. Нет ни одного врага. Быть полностью…
«Он никогда так откровенно не говорил раньше», – подумала Томико, а вслух сказала:
– Ты беззащитен перед ним, Осден. Он влияет на тебя, на твою личность. И ты уже меняешься. Если мы немедленно отсюда не улетим, то первым, кто сойдет здесь с ума, будешь ты.
Он не ответил. Медленно-медленно повернул он голову в ее сторону и впервые за все время их знакомства встретился с Томико взглядом. И, не отводя от нее своих прозрачных, как вода, глаз, вдруг злобно усмехнулся:
– А много мне помог здравый смысл? Но твоя-то работа здесь не доделана, Хайто.
– Надо, надо убираться отсюда, – пробормотал Харфекс.
– А если я сдамся, – сказал Осден, словно размышляя вслух, – может, тогда мне удастся с ним связаться?
– Под «сдамся» ты подразумеваешь, – заметно волнуясь, осторожно заговорил Маннон, – насколько я тебя понял, отказ отсылать полученную эмоцию к ее источнику. То есть в данном случае, вместо того чтобы возвращать растительному существу его страх, попытаться абсорбировать его эмоцию. Но это либо убьет тебя на месте, либо отбросит обратно к твоему крайнему аутизму.
– Но почему? – удивился Осден. – Оно излучает неприятие. Но оно не обладает интеллектом, а я обладаю.
– У вас разные весовые категории. Разве способен мозг одного человека достичь взаимопонимания со столь огромным и чуждым разумом?
– Мозг одного человека способен постичь принцип строения Вселенной, – отпарировала Томико, – и выразить его одним словом – «любовь».
Маннон с удивлением смотрел на обоих, не зная, что ответить. Молчал и Харфекс.
– В лесу мне будет легче, – сказал Осден. – Кто-нибудь из вас полетит со мной?
– Когда?
– Теперь же. Пока никто не успел свихнуться и впасть в буйство.
– Я полечу, – сказала Томико, и одновременно с ней Харфекс заявил:
– Никто не полетит.
– Я не могу, – замялся Маннон. – Я… я боюсь. Я могу разбить вертолет.
– Надо взять с собой Эсквану. Если мне удастся выйти на связь, он может послужить нам медиумом.
– Координатор, вы одобряете план сенсора? – официальным тоном спросил Харфекс.
– Да.
– А я нет. Но полечу с вами.
– Думаю, мы это переживем, Харфекс. – Томико не отрывала глаз от лица Осдена. Эта белая уродливая маска преобразилась на глазах и сейчас притягивала ее взгляд выражением страстного нетерпения юного любовника, стремящегося на первое свидание.
Оллероо и Дженни Чонг, все еще пытающиеся отвлечься от своих страхов игрой в карты, вдруг разом затрещали, как перепуганные дети:
– Но эта тварь в лесу навалится на вас и…
– Что, боитесь темноты? – осклабился Осден.
– Но посмотрите на Эсквану, Порлока… Даже Аснанифоил…
– Вам оно не причинит никакого вреда. Это не более чем импульс, пробегающий между синапсами. Ветер, колышущий ветки. Страшный сон.
Спящего Эсквану погрузили на заднее сиденье, а Томико села за пульт управления. Харфекс и Осден молча смотрели на постепенно растущую на горизонте тонкую полоску леса, все еще отделенную от них милями и милями серой равнины.
Наконец они долетели до границы смены цвета, пересекли ее, и теперь под ними расстилалось темное, почти черное море листьев.
Томико стала выискивать место для приземления. Она спускалась все ниже и ниже, несмотря на то что все в ней противилось этому, несмотря на страстное желание улететь отсюда подальше. Здесь, в лесу, мощь излучения была намного сильнее. Людей то и дело пронизывали темные волны отторжения и неприятия. Впереди показалось светлое пятно: макушка холма, слегка возвышающаяся даже над самыми высокими из окружавших ее темных крон не-деревьев, корневых систем, частей одного целого. Томико направила вертолет туда. Но посадка прошла довольно плохо – пальцы скользили, словно были намазаны сухим мылом.
