Михаил Савеличев - Черный Ферзь
Присмотревшись, Сворден увидел — каждая из суставчатых трубок уносит из леса схваченную добычу, похожую отсюда на увязшую в клее крохотную мушку. А там, наверху, темные точки внутри полупрозрачностей включаются в общее движение, стремительно передвигаясь внутри трубок, сталкиваясь и объединяясь в расплывчатые пятна, но затем вновь разъединяясь, теперь уже не столько темнея, сколько поблескивая серебром, будто их покрыли амальгамой.
— Лаборатория, — сказал Навах. — Лаборатория трахофоры по производству разума.
— Что? — не понял Сворден.
— Вивисекция. Человек занимался селекцией, так почему бы трахофоре не заняться вивисекцией? Человек разводил полезных для себя животных, так почему бы трахофоре не заняться разведение полезных для себя разумных?
— Не понимаю, — почти пожаловался Сворден.
— Здесь производят живорезов, — сказал Навах. — Расчленяют неразумных тварей, и сшивают из их кусков вполне разумных, хотя не менее диковатых живорезов. Понимаешь? Кроят разум, как одежду. Портняжество в мире духа… А мы-то чего только не напридумывали! Великая загадка! Таинство! — кривляясь Навах изобразил кого-то неизвестного Свордену.
— Ну… живорезов так живорезов, — пожал плечами Сворден. — А ты уверен, что не материковых выродков? Очень уж они звероподобные.
— Хочешь, скажу тебе правду? — вздохнул Навах.
— Валяй.
— Материковые выродки ничем не хуже выродков островных. А может даже в чем-то и лучше…
— Это в чем же? — прищурился Сворден. Так-так, вот где твоя предательская сущность все-таки проявилась!
— Потому что они, в отличие от островных выродков, — обычные уголовники. Паханы, случайно получившие власть. Ворье, прикинувшееся идейным. Они мерзки в своих простейших желаниях жрать, спариваться, испражняться. Они злобны, как звери, охраняющие собственную территорию. Но в отличие от уродов из Адмиралтейства, они не идейны. С ними можно работать. Их можно обмануть. За хабар они мать родную прирежут, не то что страну продадут…
— Дансельрех превыше всего, — согласился Сворден. — А выродки они и есть выродки.
— Да не может быть Дансельрех превыше всего! — неожиданно почти выкрикнул Навах. — Не может какой-то случайный клочок земли оказаться важнее человеческой жизни! Почему столь простая мысль до сих пор не вбивается в их головы?! Хотя, о чем я? В наши собственные головы она вбивалась с не меньшим трудом…
Сворден смотрел на Наваха и с недоумением раздумывал — а почему, собственно, они об этом сейчас говорят?
— Флакш отравляет всех, кто хоть раз здесь побывал, — сказал Навах. — Грязь, пот, кровь, война — не суть важно. Есть тысячи миров, где еще больше грязи, пота и крови. Но там мы все равно остаемся сами собой. Рубимся на мечах, интригуем, травим злодеев, но это словно… словно спектакль… Theatre du Grand-Guignol… Достаточно сойти с подмостков, чтобы вернуться к самому себе… Но не здесь, не здесь, понимаешь?! — Навах бешеными глазами смотрел на Свордена.
— Остынь, — посоветовал Сворден. — Ты опять несешь тарабарщину.
Но Навах его, конечно же, не услышал.
— Она кроит наши души! Точно так же, как кроит разум живорезов! Здесь главное — боль. Чтоб никакой анестезии. Только боль и кровь. Кровь и боль. Вивисекция человечества. А если… а если… а если она и есть Gott? — собственные слова настолько поразили Наваха, что он вцепился в Свордена, выискивая опору ослабшему телу.
— Кто — она? И что — она? — как можно терпеливее спросил Сворден, отдирая от себя кодировщика. Сумасшествие, конечно, недуг не заразный, но лучше держаться от заболевшего на расстоянии.
— Она, — пояснил Навах. — Трахофора. Не тот самый Gott, естественно, как у мракобесов, не всемогущий и возлюбивший все и вся. А такой — местный, локальный, не всемогущий и не возлюбивший. Концентрат разума, вертикальный прогресс… Разве ты ее не видишь?
И тут Сворден увидел.
Глава восемнадцатая. БЕЛЫЙ КЛЫК
После последних слов Господа-М у Свордена Ферца возникло стойкое желание… нет, не повернуть обратно в заросли лугоморья, а подобрать камень покрупнее, один из тех, что щедро валялись вокруг. На всякий случай. Но пересилил себя и здраво рассудил, что таскаться по пустынному предгорью с камнем за пазухой не с руки, а возникни в этом нужда, он всегда успеет схватить из под ног нечто увесисто усмиряющее гипотетическую опасность.
И он легким прогулочным шагом устремился к нависающей над ним скале.
Рефракция здесь оказалась даже не чудовищной. Она с изощренной жестокостью пренебрегала всеми канонами здравомыслия, выдрессированными у носителя разума эволюцией. Точка перегиба корежила окружающее пространство, сминала в складки, скручивала, растягивала так, что казалось — еще чуть чуть, и распахнется зев какого-нибудь там межпространственного колодца, ведущего на другую сторону Флакша.
— Не верь глазам своим, — посоветовал самому себе Сворден Ферц, стараясь не особо смотреть по сторонам, сосредоточившись на узком пятачке земли под ногами, да изредка бросая взгляд на Белый Клык, который продолжал угрожающе крениться прямо на него. Казалось — вытяни вверх руку и ощутишь гладкий холод камня.
Впрочем, глаза и не особо настаивали на каком-то особом доверии к себе по сравнению с другими органами чувств. Пахло железом и свинцом — тем особым привкусом, что неизбывно сопровождает ржавеющие останки погибших машин. Ветер завывал в пустотах пространственного перегиба и выдувал из гниющей машинерии тоскливую, невыносимо фальшивую импровизацию-реквием. Наждак бьющего в лицо песка обдирал кожу, тут же уступая место еще более отвратному пыльному компрессу.
Валуны оказались никакими не валунами, а спинорным осадком боевого применения магнитного монополя. То, что это был не случайный вброс дираковской частицы, как порой случается при аварийной посадке вблизи гравитационного возмущения, свидетельствовала четкая регулярность расположения осадочных масс. Суперструнная структура рвалась не как попало, чудовищными флуктуациями плотности и температур выжимая из вакуума, как из мокрой мыльной тряпки, хлопья нарушаемых симметрий, а расщеплялась аккуратно, можно даже сказать — деликатно, вдоль гравитационных магнитуд Белого Клыка, оберегая скалу от ущерба.
Против кого применили столь мощное оружие оставалось пока непонятным — в эпицентре уничтожалась любая упорядоченная структура, будь то техника, человек или иное божье творение и его производные. Пустыня первозданного хаоса. Даже не хаоса, все таки имеющего собственные законы функционирования, а хаоса хаоса — крошечная частичка мирового логоса, чудом пережившего Большой Взрыв.
