Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
Апофеоз: “Громко заговорил радиорупор. “Начинаем утренний концерт по заявкам пассажиров. По просьбе пассажиров вагона номер шесть исполняется песня о Сталине”. — “Это я просила. Я очень люблю песни о нашем Сталине”, — просто и гордо сказала девочка”.
Как‑то на дубултинском семинаре ленинградский писатель–фантаст Александр Иванович Шалимов, человек деликатный и воспитанный, рассказывал о Памире 30–х годов, когда там еще хозяйничали басмачи, а к пограничным заставам нередко спускались с ледников волосатые галуб–яваны (так на Памире называют снежного человека). Понятно, несчастные попадали в руки чекистов. К сожалению, ответить на резкие, в упор поставленные вопросы — кем подослан? на кого работаешь, падла? признаешь ли диктатуру пролетариата, бандит? — галуб–яваны при всей своей внешней расположенности к новым властям ответить не могли — не знали языков. Тогда волосатиков ставили к стенке. Александр Иванович (он в то время был геологом) и его друзья никак не успевали поспеть к месту происшествия вовремя, чтобы вырвать очередного галуб–явана из рук принципиальных чекистов. “Но однажды… — волнуясь, повысил голос Александр Иванович. — Однажды совсем рядом от нашего лагеря мужественные пограничники… захватили… самку… самку…”
Волнуясь, он никак не мог закончить начатую фразу, и я уважительно подсказал с места: “…басмача!”
Странно все‑таки.
Ну почему Александр Иванович не использовал в своих книгах такие сюжеты?
В 1958 году на Всероссийском совещании по научно–фантастической и приключенческой литературе, состоявшемся в Москве, встретились Г. Гребнев, В. Немцов, Г. Тушкан, Н. Томан, А. Адамов, К. Бадигин, Л. Шейнин, К. Андреев, Е. Брандис, В. Сытин, Б. Ляпунов, Г. Гуревич, А. Полещук, П. Аматуни, А. Казанцев. Шел уже 1958 год, но В. Пальман и сейчас свой доклад назвал восхитительно просто: “Книга должна учить бдительности”.
А впрочем, что изменилось?
“К половине двенадцатого все было готово к встрече. В ста метрах от шара ровными рядами выстроились батальоны полка. Ближе расположился оркестр и почетный караул. В пятидесяти метрах от корабля стоял микрофон…” Так Г. Мартынов в романе “Каллисто” описывал встречу землян с каллистянами. На следующей странице играли государственный гимн планеты Каллисто. “Офицеры приложили руки к козырьку фуражек”.
Пятьдесят семь часов девяносто четыре Минуты.
Думаю, здесь уместно привести отрывок из статьи братьев Стругацких, написанной как раз в конце 50–х (цитирую по рукописи, любезно предоставленной Б. Н. Стругацким):
“…Ведущими научными фантастами, представляющими два главных направления в советской научной фантастике, являются, несомненно, Немцов и Ефремов. Мы склонны определить первое направление как техническое, второе — как художественное, потому что такое определение на наш взгляд достаточно точно характеризует существо дела.
Чем характерно техническое направление в советской фантастике?
Прежде всего тем, что научно–технический элемент в нем имеет значение не завязки, не фона для событий, поступков действующих лиц, их приключений и действий, но значение самодовлеющей, первенствующей основы. Более того, научное открытие, техническое усовершенствование, необычайное явление природы само по себе является здесь главным действующим лицом, и весь сюжет, все поступки участвующих в событиях лиц связаны и строятся таким образом, чтобы как можно многостороннее, как можно тщательнее и солиднее ознакомить читателя с этим открытием, усовершенствованием, явлением. Жизнь людская играет в произведениях технического направления лишь чисто вспомогательную роль, люди передвигаются, разговаривают и переживают исключительно с таким расчетом, чтобы дать автору возможность уточнить или оттенить лишнюю деталь открытия, усовершенствования, явления. Это не может не вести — и действительно ведет — к тому, что сюжет, один из наиболее значительных элементов произведения этого жанра, коверкается, разрыхляется, наполняется ненужными в художественном произведении деталями, теряет всякую привлекательность. Для спасения сюжета (автор все‑таки понимает, что научно–фантастическое произведение не должно быть скучным) приходится искусственно наращивать псевдотаинственные происшествия, всевозможные странные случайности, вводить действующих лиц, не имеющих для произведения, для развития действия никакого значения. Нужно отдать авторам технического направления справедливость: они прекрасно знают, о чем пишут. В их объяснениях, чертежах и схемах читатель, особенно малоподготовленный, не усмотрит никакого изъяна. Научная и техническая стороны обычно бывают оформлены безукоризненно и тщательно, но что только не приносится в жертву этой безукоризненности и тщательности! Правдоподобие обстановки, правдоподобие поступков, правдоподобие характеров… наконец, нормальный, хороший литературный стиль. Образы действующих лиц, обреченных на монологи, изобилующие специальной терминологией, на унылые разъяснения более или менее очевидных вещей, на поступки, которых от них в нормальных обстоятельствах (вне необходимости разъяснять и доказывать преимущества новых аппаратов) никак нельзя было бы ожидать, — бледны, схематичны, бескровны. Если они любят, то только молча и только товарища по работе или таинственную незнакомку, которая в конце концов, впрочем, тоже оказывается товарищем, правда, по другой работе. Если они ругаются, то только по поводу нехорошего дождя или безлунной ночи, мешающих их работе. Смеяться они не умеют — нет, а если они и смеются, то именно в тех местах, где свободно могли бы обойтись без этого. Разговаривать подобно обыкновенным людям они тоже не умеют. Они не говорят, они читают по бумажке выписки из технической энциклопедии, изредка принимаясь острить, и остроты их плоски, как земля в представлениях первобытного человека. В диалоге различить их невозможно. Приходится считать строчки: каждая четная — инженер–конструктор, каждая нечетная — таинственный незнакомец с папиросой. Если вы пытаетесь мысленно представить себе одного из таких героев, то с изумлением убеждаетесь, что это — нечто аморфное с самопишущей пластмассовой ручкой красного цвета. Иногда это “нечто” обладает, скажем, рыжими волосами и склонностью к юмору, но это помогает мало. Ходульность образов. Суконный стиль. Деревянный, изломанный сюжет”.
Г. Н. Голубев (15.Х.88): “… И в те годы, и сейчас критики порой упрекают нас за то, что мы слишком увлекались тогда фантастикой научно–технической. В этом есть, конечно, правда, но и были тому основательные причины. Немалую роль, как мне кажется, сыграло то, что многие из зачинателей научной фантастики тех лет были учеными или изобретателями, как В. Охотников, кандидатами физико–математических наук А. Днепров и Е. Парнов, физиком М. Емцов, этнографом Р. Подольный, пулковским астрономом Б. Стругацкий, инженерами Л. Теплов и Г. Альтов. Именно поэтому, скажем, А. Днепров любил писать новеллы, в основу которых была положена какая‑нибудь научная идея, доведенная до парадоксальности, не слишком занимаясь глубокой разработкой характеров.
