Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер
Горячка боя долго не отпускала Заболотина, голова раскалывалась на множество неравных частей, мешалось в мыслях всё: приказы, которые надо отдать, информация от разведки о расположении врага, беспокойство о бойцах и, поверх всего, — беспокойство о маленькой уверенной фигурке со злым, как всегда во время боя, лицом. Сивку, казалось, никакие пули не брали, но, всё равно, когда он оказывался под обстрелом, передавая бойцам приказы и, заодно, патроны, сердце Заболотина замирало. Вообще-то, мальчишка хотел вновь достать автомат и «нормально пощёлкать этих гадов», но дальше словесных споров дело не пошло: поворчал-поворчал и послушно принялся передавать приказы.
Почти никто не заметил, в какой момент боя они слились с ротой «Встречающих».
Зато то, что появились несколько посторонних человек, заметили многие. Некоторые лица были знакомые — например, великан-Морженов с неизменным фотоаппаратом, изрядно поцарапанным, но целым и исправно отщёлкивающим кадры. На военкоре или, вернее, Военкоре с большой буквы, потому что на всём фронте его так и звали, был камуфляж без знаков различия и солдатская каска, но о себе Морженов беспокоился гораздо меньше, чем о фотоаппарате. Лицо Военкора сосредоточенное, в глазах затаилась боль, он знает войну, он знаком с ней очень близко, но на губах иногда застывает восторженная детская улыбка.
А вот и другие лица. Чужие, незнакомые. Корреспондент какого-то телеканала в голос ругает своего помощника с камерой, который замешкался и не дал вовремя нужный кадр крупным планом. Бой кончается, можно вылезти из укрытий и поторопиться заснять «боевые действия как они есть».
На лице репортёра нейтральная улыбка: он ощущает себя выше всего происходящего, его задача — показать то лицо войны, за которое ему заплатят, не в России — так за рубежом — там людям любопытно всё, что касается русской войны. В отличие от Военкора, взор — и окуляр фотоаппарата — которого притягивают лица солдат, неприглядная военная правда и, при этом, чарующая своей хрупкостью здесь, в бою, жизнь, телевизионщик гонится за красочными панорамными кадрами, заставляющими зрителей ощутить щекотание адреналина и довольное осознание, что они, в отличие от попавших на экран, в полной безопасности своего маленького мирка квартира-работа-досуг-у-телевизора.
Поэтому телевизионщик старается вылавливать особые кадры и ракурсы: вот русский автоматчик приник к прицелу, а вот и его цель — молоденький выринеец-гранатометчик, почти мальчик, лет восемнадцати на вид, с отчаянным видом сжимающий своё оружие. И на этом фоне корреспондент спокойно, чуть ли ни с улыбкой рассказывает что-то про фронт, неудачные операции и ошибки командования. К его трёпу солдаты, находящиеся рядом, не прислушиваются, каким-то внутренним чутьём угадывая, что услышанное может только испортить им настроение и всё.
Лица, кадры, ракурсы. Приказы, выстрелы, передвижения на новые позиции. Бой подходит к концу, затихают последние взрывы, выринейцы уходят, забирая раненых. Им не мешают, но на всякий случай остаются в боевой готовности ещё долго.
Пришло время встретиться командирам. Капитан Заболотин некоторое время растерянно буравит взглядом командира прибывшей роты, затем коротко восклицает:
— Вадя!
— Жорик! — Вадим Кром стаскивает с головы каску и крепко сжимает протянутую руку. — Ну и встреча. Здорова!
— И тебе не болеть, — Заболотин медленно улыбается, словно с лица кто-то стирает усталость и беспокойство.
— Ну мы молодцы! — Вадим оглядывает «поле брани». Теперь в напряжении боя остались только взвод-два, следящие, как уходят последние выринейцы. Остальные русские солдаты пересчитываются, строятся, перевязывают раненых, офицеры проверяют состояние рот, готовятся докладывать. Заболотин и Кром разглядывают друг друга и неуверенно улыбаются.
К ним подошёл Сивка, как обычно чумазый и невредимый. Заболотин улыбнулся и ему, потрепал по светлым вихрам, ничуть не смущаясь своей не к месту проявившейся нежности. Или, может, вполне к месту?
Пацан смотрит на Крома исподлобья, недоверчиво — и молчит. Горячка боя его уже покинула, но тоска по «песку» ещё не вернулась — блаженное опустошённое состояние. Заболотин отсылает мальчишку к бойцам, которые к нему уже привыкли, найдут, чем занять. Помощь всем нужна, а сейчас особенно санинструкторам.
Мимо, ревниво хвастаясь кадрами, прошли двое журналистов одного журнала.
— Притащил братию пера и фотоаппарата? — недовольно покосился на них Заболотин.
Вадим вздохнул:
— Была б моя воля — взял бы с собой Военкора, Рогожева да На-документы, остальных отправил бы в тыл однозначно. Но ты же знаешь, какие у всех бумажки. Пришлось захватить всю ораву. По счастью, бо?льшая часть свалит уже скоро. Нужны им были кадры боевых действий — получайте, распишитесь, отправляйтесь по домам.
— Неужто и На-документы свалит? — усмехнулся Заболотин, взглядом отыскивая прыткого мужчину с громоздким фотоаппаратом, блокнотом и карандашом в зубах. Тот уже беседовал с кем-то из солдат, добродушно посмеивающихся в ответ на его фразы. Широко закивал, и до командиров донеслось его извечное:
— Ну давайте сфотографирую! Ну, это же всего минутка! Как на документы — щёлк, и всё!
— Не, этот застрял надолго, — качнул головой Кром. — Ну да Бог с ним, не мешается. Меня телевизионщики беспокоят. Рожи у них больно сытые, да и сами они непуганые. Таких война не любит. Впрочем, пока все целы — и ладно. В случае чего, можно положиться на Военкора, он присмотрит.
Военкора, пожилого уже, бывшего военного, оставившего в Чечне семь лет и одну ногу — уважали все. За доброту голоса, за здравый смысл и рассудительность, за правду о войне. И ещё за то, что он был солдатам свой — не лез, куда не просили, не приставал, но всегда выслушивал. А ещё знал очень-очень многих в самых разных частях армии и охотно передавал приветы. Да, на Морженов присмотрит за «коллегами» в случае чего, на него можно положиться. Репортёр он опытный, знает, что к чему.
Поговорив ещё недолго, Кром и Заболотин разошлись по своим людям. Посыпались доклады, сообщения, уточнения и рапорты, и всё-всё надо было увидеть своими глазами, проблемам найти решения, вопросам — ответы.
По счастью, тяжелораненых почти не было. Правда, те, что были… Глядя на отчаянное лицо санитара, кончающего перевязку одного из таких «тяжёликов», на взгляды, которыми санинструкторы обменивались, Заболотин понял, что мало кто из «трёхсотых» дотянет до госпиталя. В груди обрадовалась давящая пустота, которую хотелось либо выплеснуть гневом, либо залить содержимым фляги. Но сил кричать не было, а выпить Заболотин себе не дал. Не время. Ещё надо связаться с «Центром». А ещё…
