Геннадий Прашкевич - Дыша духами и туманами
Вырубка. Пни. Шиповник.
Под низким небом – иссиня-черная стена тайги.
«Тоска – она ведь хуже ревматизма давит», – вспомнил я, глядя на покосившиеся «скворешни», ржавую проволоку, лысую больную землю.
Бараки – в три линии. В стороне отдельный двухэтажный дом. Может, для начальства.
Оглядываясь (куда же исчез Кум?), двинулся вдоль внешней линии бараков.
Углы выщерблены непогодой. Время все вычернило, привело в упадок. Ясно представил, как страшно завывала тут когда-то метель, как били по крошечным окошечкам свирепые снежные заряды.
Передернуло.
Остановился перед крылечком.
На нем стояла рассохшаяся деревянная бочка. Ничего такого особенного, но над ржавым обручем виднелась как бы подновленная надпись – Инв. № 63.
Тихонечко толкнул дверь барака. Ступил в темноту.
И сразу грохнул за моей спиной засов.
Глава девятая
Выстрел
В бараке было сумеречно.
Все равно я разглядел надпись на скамье – Инв. № 52. Черная краска. Нисколько не выцвела. На столе красовалась другая – Инв. № 47. Доски пересохли, покоробились, но краску время не тронуло. Шелк, дощечки для гербария, чайничек, которому сто лет. Ни дощечек, конечно, ни шелка, но вот чайничек был. Закопченный, помятый. На жестяном боку также выведено – Инв. № 43. А на стене, сбоку от кирпичной печи, тяжело рассевшейся, изъеденной трещинами и пятнами обрушившейся штукатурки – запыленная, потрескавшаяся фанерка.
Скамья деревянная – 2. (На самом деле только одна – под пыльным окошечком.)
Стол деревянный —1. (Тут все соответствовало списку.)
Сковорода чугунная – 2. (Не видел я нигде сковород.)
Подставка для обуви…
Сейф стальной —1.
Венок из колючки…
На захлопнутых дверях действительно красовался мученический венок.
Он был искусно сплетен из колючей проволоки. Где-то я такой видел… Точно видел… Нуда, в деревенском клубе…
Чайник жестяной – 1.
Банка заварочная – 1.
Кружки…
Нож…
Нож был вычеркнут красным карандашом.
Стараясь не чихнуть, не закашляться, наклонился к низкому окошечку.
Пыльные лезвия битого стекла мешали видеть, но все было перед глазами: голая земля, сторожевая вышка, на ее окруженной перилами площадке – Кум. По гнилой лесенке, присобаченной к столбу, даже ребенку опасно было подниматься, но Кум каким-то образом поднялся. Привычно водил стволом карабина, не спускал колючих глаз со Святого и Евелины, сидевших внизу на широком обтрухлявленном пне. Появились они явно не сейчас, я их просто не видел, когда поднимался в барак. На моих глазах происходило что-то мне непонятное.
– Где Зиг? – крикнул Кум.
Вопрос Святому не понравился. Он что-то сказал Евелине, до меня донеслось сглаженное расстоянием: «Аха». Карабин не пугал Святого. Узкая ладонь гладила пень, густо, как молоком, облитый белыми лишайниками. Мне показалось, что я слышу, как звенят над Евелиной комары. Но это, конечно, показалось, хотя даже Кум иногда хлопал ладонью по голому лбу.
– Где Зиг?
– В надежном месте.
– Это где? – не принял ответа Кум.
Наверное, в частной клинике Абрамовича, подумал я. Но Святой не собирался ничего пояснять. У него были свои вопросы.
– Где Фрида?
Кум ответил, переняв его манеру:
– В надежном месте.
Но не выдержал:
– Нашел Офицера?
– Помер твой Офицер, давно, наверное, помер. – По лицу Святого было видно, что знает он неизмеримо больше, чем Кум. – Сам прикинь, столько лет прошло.
– Он Большой лиственницы касался, – непонятно возразил Кум.
– Если и так, – брат Харитон погладил прижавшуюся к нему Евелину по плечу, – зачем он тебе?
– Зига лечить.
– От чего?
– От дикости.
– Это не болезнь.
Кум явно рассердился.
– Сиди на месте! – крикнул он брату Харитону. – Стрельну!
– В меня? – В голосе Святого не было ни удивления, ни упрека. Только вопрос.
– А то! – Кум нехорошо засмеялся, но глаза отвел. Явно не хотел и не мог стрелять в Святого. – Зачем привел новеньких? Одного на подставу, другую бросишь по пути? ЧК всегда начеку! Изучил Фриду, вижу. Вижу, вижу, не вороти морду. Фрида – дура, идет на запах несчастья. Только, – хмыкнул он нехорошо, – спустил я с цепи твою приманку. Сидит на заимке твой шнырь с портфелем. Нынче я с тобой пойду. Никого больше!
Они прекрасно понимали друг друга. Не было смиренности в Святом, не было страха в Куме, но что-то неистово грызло их изнутри. Не болезнь, нет. Болезнь придает бледности, а они побагровели. По каким-то неизвестным мне причинам только двое могли добраться до Большой лиственницы, иначе зачем Куму устраивать хитрости? Неизвестные Зиг и Фрида вне счета. Я даже подумал: не о ребенке ли, увезенном в частную клинику, спрашивает Кум? А Святой, – не о Лесной ли деве?
Все выглядело возможным.
Медное кольцо под лампу – 1. (Давно тут не было никакого кольца).
Щипцы для снятия нагара…
Кадушка…
31Я потянул дверцу сейфа.
Она отошла со скрипом, на пальцах остались влажные пятна ржавчины.
Женский чулок… Да, чулок… Не шелковый нет, может, фильдекосовый… Еще какое-то рванье… Частично истлело, частично посеклось… Тут же замызганный влажный паспорт… Щукин Антон Сергеев… Сергеевич, наверное… Номер, серия, дата выдачи… Поселок Сокур… Явно место рождения. Но поселок с таким названием есть на Алтае, есть один в Новосибирской области, еще один – под Иркутском… Все равно сибиряк… Тушь расплылась, фотография пошла пятнами… Не успел Антон по-настоящему порезвиться при капитализме, подумал я. Слишком многого хотел. «Еду и выпивку для банды подлецов!» Такая откровенность в общем-то не приветствуется…
Провел пальцем по скамье.
Пыль, везде пыль. Но на скамье – мало.
Я машинально прислушивался к голосам снаружи.
Высоколобый Кум, кажется, сомневался в праве Святого и впредь оставаться единственным пользователем Мирового информационного банка. Твердо считал, что пришла его пора. Ждал всю жизнь. Даже врагов народа доставляли в лагпункт на казенных баржах, а он всегда топал на своих двоих. Ступня, конечно, большая, но сколько можно? Никак не дойдет до Большой лиственницы. А ему надо. Он заслужил. Много знаний – много силы. Он знает. А то всегда за все отвечал. Стрелки НКВД утопят в болоте лесного, а отвечать ему. С приезжим лысеньким капитаном в золотых очках тщетно искал утопленное волосатое тело. Зачем-то понадобилось начальству. Бросал стальную «кошку» в болото, тыкал шестом. Ничего. Снесло подземным течением или забило под корягу. Для стрелков обошлось, а Кума тот капитан бил страшно. Когда Кум упал, все норовил попасть сапогом по высокому лбу, по крошечному личику.
