Александр Казанцев - Купол надежды
Сама не зная почему, но она рассказала обо всем этом своему новому знакомому. И он все понимал, решительно все.
Потом снова заговорили о том, как накормить человечество.
— Что такое пища? Каково ее назначение и состав? — говорил академик. — Все элементарно просто. Организму нужна энергия. Она получается от сгорания жиров и углеводов. Но для формирования клеток организма требуется смесь двадцати аминокислот. Из них восемь незаменимых. Остальные могут быть различными. Химическая фабрика нашего организма сама выберет нужный материал и синтезирует внутри нас все необходимые аминокислоты, а из них свой собственный белок, особый для каждого индивидуума. Вот в чем беда несовместимости, вот почему так трудно трансплантировать чужие органы, включая сердце! Организм отторгает его. Нечто вроде биоаннигиляции. Это Великая Тайна Природы.
— Еще недавно это казалось непостижимым! — восхищенно сказала Аэлита.
— Поистине непостижимо! Но нам надлежит постигнуть хотя бы моноистично, пусть в одной части этот удивительный механизм внутренней жизни. Надо понять, что закладывать в бункер.
— В бункер?
— Да, рот человека — бункер его химической фабрики. Фабрика не сможет работать, если не дать ей нужное сырье.
И Анисимов рассказал Аэлите и про съеденное микробами шоссе в Алжире, и про своего французского друга Мишеля Саломака, и про чудо-дрожжи кандиды.
— Так почему же не отказаться от привычных форм пищи, почему не питаться кандидой? — запальчиво спросила Аэлита.
— Все не так просто. Встал первый барьер. Кандида вырастает на отходах нефти. Не окажется ли она канцерогенной, как сама нефть?
— Надеюсь, она не оказалась?
— Кандидой в порядке эксперимента кормили скот.
— И как же?
— Заболеваний раком не установлено.
— Так в чем же дело?
— В инерции, моя дорогая. Есть такой всеобщий закон вселенной, вытекающий, кстати говоря, из закона сохранения энергии. Однако в такой общей форме инерция дуалистична. Если как признак накопления энергии телом — прогрессивна, то в процессе накопления человеческих знаний инерция скорее всего тормоз. Вот и пришлось в Институте Академии наук, которым я руковожу, брать за основу белковой массы не кандиду, а казеин. Получаем из снятого молока, из отходов молочных заводов. И делаем из него всякие виды пищи: и баранину, и черную икру, и картошку…
— Значит, по существу, это не синтетическая пища, не белок из воздуха, а «творожные изделия»?
— Если хотите, то так. Но мы учимся придавать им привычные для человека виды питательных продуктов. Самое простое — делать сосиски, ливерную колбасу, макаронные изделия. Такую форму придать белку нет ничего проще: не надо специальных машин, скажем, ткацких станков…
— Ткацких станков?
— Именно. Казеин превращают в тонкие нити, как в вискозном производстве, а потом ткут из этих нитей волокнистое мясо. Однако нужно придать этой пище еще и вкус и запах мяса.
— И это возможно?
— Без этого мы не смогли бы ничего сделать.
— Как интересно! Честное слово!
— Не только интересно, но и трудно. Предельно трудно. Плохо мы понимаем, что такое запах, и не умеем его измерять.
— Послушайте, Николай Алексеевич, а какой чувствительности приборами вы обладаете?
— Уступающими чувствительности нашего носа, во всяком случае.
— Ой, а что я вам предложу! Смеяться будете.
— Если серьезно, то не рассмеюсь.
— Собаку! Представьте, обыкновенную собаку. Ее обоняние, говорят, в миллион раз острее, чем у человека. Натаскивали же во время войны собак, чтобы они нюхом определяли, где закопаны мины с толом.
— Слушайте, милая марсианка! А у вас на Марсе умеют свежо мыслить. Я понимаю, что там, как в Японии, все не так. Вот вы и предлагаете живые приборы.
— У меня даже есть собака — чудесный боксер Бемс, рыжий, веселый. Честное слово!
— Обязательно познакомьте меня с ним.
— Мой сынишка Алеша его обожает.
— У вас и сынишка есть?
— Да. Три года. Милый мальчик.
— Какой же другой может быть у такой мамы! Но — к делу. В Москве нам придется встретиться, На деловой почве.
— На деловой? — протянула Аэлита. — Хотя да, я понимаю, у вас семья…
— Вообразите себе рака-отшельника. Так это я. Дети разлетелись, кто уже доктор наук, кто капитан дальнего плавания, а дочь — актриса.
— А их мама? — робко поинтересовалась Аэлита.
— Увы. Пять лет назад схоронил. Автомобильная катастрофа. С тех пор ненавижу автомобили. В институт и Академию наук всегда пешком хожу. Только на дачу езжу. Я тоже три месяца в больнице отлежал, но выжил — бурлацкая кость, говорят.
— Бурлацкая?
— Прадед у меня, дед Анисим, бечеву по Волге тянул. Возможно, Репин с него свои этюды к знаменитой картине писал.
— А вы не пишете картин, Николай Алексеевич? Вы обязательно должны что-то такое делать.
— Какая проницательность! Картин я не пишу, но…
Было уже поздно. На необычную парочку, засидевшуюся в холле, многозначительно поглядывал дежурный инструктор, рослый кабардинец в тренировочном костюме с красной повязкой на рукаве. Пора расходиться по своим комнатам.
— Я был очень рад вас узнать, — сказал Анисимов, прощаясь.
— А что же мне тогда говорить? — выпалила Аэлита, заливаясь краской.
Наутро, выйдя на лыжах, она тщетно искала повсюду академика и даже не на шутку расстроилась.
И вдруг увидела высоко на склоне согнувшуюся фигурку. Однако рассмотреть не могла. Что-то толкало ее идти туда.
Это казалось нелепым, потому что, будь то Николай Алексеевич, он уже давно скатился бы со склона. А фигурка оставалась неподвижной. И сердце у Аэлиты захолонуло. Что, если ему плохо? Ведь человек он пожилой, вот и скрючился на снегу. И никто не идет на помощь!
И его новая знакомая помчалась, вернее, довольно неуклюже побежала на лыжах в гору.
Добежала до Николая Алексеевича и совсем выдохлась.
Чутье не обмануло. Она застала его, к счастью, совершенно здоровым, но занятым чем-то странным.
Только приблизившись, Аэлита увидела, что он делал. Увидела и ахнула.
Она словно взглянула в зеркало, видя свей великолепный портрет. Скульптурный портрет, слепленный из снега.
Сходство казалось поразительным: не только воспроизведены черты лица, но схвачено выражение.
На Аэлиту смотрела белоснежная японочка с чуть заметной робкой улыбкой и прищуренными глазами.
— Какая прелесть! — воскликнула Аэлита. — Я должна вас за это поблагодарить.
И, повинуясь невольному чувству, она бросилась Анисимову на шею и расцеловала создателя снежной скульптуры.
