Стас Северский - Боец тишины (СИ)
дело. Многим я ему обязан был, он мне немалым обязан стал. Только дело в другом. Он мне не
просто начальник, а я ему – подчиненный. Мы друг другу не просто соратники. Он, командир мой,
как отец мне, а я, боец его, как его сын. Он один обо мне все время думает, всеми силами оберегает,
как и я – его. Все я за него отдам, за Игоря Ивановича Загоройко, как за страну свою великую.
– Сказочник ты у меня, Слава.
– А как же? Служба такая – сказки да легенды для людей сочинять.
– Немудрено, что ты Снегирева замучил.
– Виноват, Игорь Иванович. Он меня, просто, раззадорить старается, а я и так задорный – вот и
выходит, что у него только разозлить меня получается.
– Вижу, долго вы с ним вдвоем не выдержите.
– Трудно нам с ним – особенно последнюю неделю тяжело стало. Он, просто, к стае привык, а я –
к одиночеству.
– Ничего, не долго вам осталось общество друг друга терпеть. Время подходит.
– Понял я, что подходит.
Игорь Иванович стряхнул с кителя только ему заметную пылинку, кивнул головой, оглянулся на
одиноко стоящее дерево.
– Наш человек еще не попал под подозрение. Но они подозревают, что среди них чужой.
26
– Понял.
– Через шесть суток ты в ночь выезжаешь.
– Шесть суток?
– Время не ждет. Заканчиваешь подготовку, возвращаешься и – вылетаешь.
Я мысленно пронесся по маршруту, проехал на поезде по рельсам, проплыл на пароме по морю,
промчался на машине по дороге и пролетел на самолете по воздуху. Черт… Из Москвы – в
Петербург, из Петербурга – в Осло, из Осло – в Берлин, а из Берлина… Стоп. Дело осложнилось.
Мне придется поехать и в Тронхайм. Я в таком деле без страховки никак не обойдусь. А свои
страховочные документы и деньги я оставил в Тронхайме. А главное, – я оставил там свою
технику, о которой командир не гадает не ведает.
– Понял. А вы мне сутки в одном глухом и тихом городке на ваше решение в качестве кости
подкинете?
– В тихом и глухом, нет, а… Ты через обе столицы поедешь.
– А в одной из столиц на ваш выбор сутки подкинете?
– А что ты в них не видел?
– Ничего из того, что за последние годы перестроилось.
Игорь Иванович разом поник и посуровел.
– Старайся, Слава. Выбейся из сил, только сделай все, как следует…
– Сделаю.
– Я так устал, Слава.
– Я тоже.
– Ничего, на кладбище отдохнем.
– Мне и на кладбище особо отдыхать не придется, Игорь Иванович… Меня ведь даже похоронят
под чужим лицом, под чужим именем… Так что служба моя и после смерти пойдет своим чередом
– отставки мне и посмертной не видать вовек.
– Прилетишь – проверишь все подходы.
– Так точно.
– Ты поосторожнее только, потише.
– Так точно, Игорь Иванович, – ниже травы, тише воды.
– И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься – так только в пропасть. Сорвешь ты операцию,
я тебя… Ясно тебе?
– Ясно.
Игорь Иванович – единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек,
который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи –
просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь,
выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник,
обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я – совращаю и подавляю, а
слабых – освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей
заведено – умные готовы противостоять только глупости, а глупые – только уму. Добрые –
сражаться с одним злом, а злые – с добром. Я просто применяю против противника его же оружие,
всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите,
руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания
– и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания – они изучены мной. Так что я, “волк”,
вижу их, людей, всегда четко и ясно – как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую
друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, – точнее,
Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на
кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет
пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип – служить Отечеству. Других – нет. Никаких. И
пусть некоторые несведущие меня презирают, – мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на
ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями – все властители обращались
при нужде к таким, как я.
27
Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, –
человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных
частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.
Глава 7
По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм.
Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл – штормило, и я не выспался. Из-за
дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет
турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании
крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок – скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее –
вида не показываю, а неспокойно становится.
Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы
такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в
стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще
неплохо… Привык я к ней – за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой – привык. С годами
мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне – норвежцы. И страна их нравится –
Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но
только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю
шведского, немецкого и английского, – имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же
хорошо, как наших – русских.
Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений – обратился ко мне
