Марианна Алферова - Золотая гора
- Стой! - истошно завопил Мишаня, но Иванушкин уже скрылся в норе.
Тут же ловкие пальцы накинули беглецу петлю на запястье левой руки, раздался шепот: "За мной", и веревка натянулась, увлекая Иванушкина в глубину лаза. Когда копатели гурьбой подбежали к норе, там уже никого не было видно. Чертыхаясь, с третьей попытки Мишаня зажег вечный фонарь и осветил проход. Почти сразу же туннель раздваивался, и было совершенно не ясно, в какую из дыр нырнули беглецы.
- Тихо! - рявкнул Мишаня и предостерегающе поднял руку.
Несколько секунд он вслушивался. Где-то совсем рядом по руками и ногами ползущих шуршали камешки. Но в каком из двух проходов - этого он сказать не мог. Копатель медлил, его дружки тоже. Все подземное - это для трашей, сюда копатели заглядывать не любят - боятся.
- Разделимся, - предложил Мишаня.
- Но фонарь один, - резонно возразила Дина.
- Значит, поползете в темноте! - рявкнул Мишка-Копатель.
- Ну уж нет! - в один голос отозвались подчиненные. - В этих ходах в два счета заблудишься. Без фонаря ни-ни, это тебе не грядки.
Мишаня выругался, пнул одного-второго и сам полез в нору. Добравшись до развилки, осветил фонарем оба коридора. Один из них поворачивал шагов через десять, а второй - вновь ветвился. К тому же здесь недавно произошла осыпь, потолок подперли обрубками бревен. Сверху противно монотонно капало, свежая осыпь в свете фонаря влажно блестела. Мишаня выбрал тот ход, что ветвился, и яростно работая локтями, пополз вперед.
ГЛАВА 10. КАФЕ "ВЕЛИКИЕ ОГОРОДЫ".
Надо было что-то делать, но что - Генрих Одд не знал. Он долго бродил по улицам, устал, зашел в привычный "Макдональс", съел комплексный обед, потом вновь ходил по проспекту взад и вперед. И вот наконец зашел в кафе и заказал кофе. Теперь он сидел за столиком, помешивая крошечной ложкой черную жидкость в чашке и медленно обводя посетителей глазами. В кафе было пустынно и уныло. Несколько тощекошельковых бизеров за отдельным столиком примитивно надирались водкой. Бармен в косоворотке скучал и старательно выковыривал из зубов остатки пищи.
На мгновение взгляд Генриха задержался на девушке в ярких бриджах, с ниткой голубых пластмассовых бус на шее, с выкрашенными золотом волосами. Скользнул, метнулся в сторону, вернулся. Что-то зацепило, заскребло внутри. Одну часть Генриха потянуло к незнакомке необоримая сила, а другая половина души отшатнулась. Генрих сморщился, будто съел что-то кислое. Незнакомка на него посмотрела. Приметила не лицо, не глаза, а черный костюм-монолит, цепочку на шее, шарф. И тут же легким движением подхватила пластиковый стул у пустующего столика, толкнула его за столик Одда, где стульев больше не было. Села и сказала кратко:
- Вина, - будто Генрих уже спросил: "Что дама будет пить".
- Вина, - подтвердил Одд заказ незнакомки мгновенно подскочившему официанту.
А на душе у Генриха скребло все сильнее и сильнее. Но он вежливо улыбнулся.
- Уилл Шекспир, - представился он.
- Дина, - назвалась она в ответ. - Хочешь, открою тайну?
- Валяй.
- Мена должна принадлежать мне. То есть она моя по закону. Но ее у меня украли. Нагло и примитивно.
Принесли вина. Она выпила бокал залпом, и ничуть не захмелела. Только стала говорить чуть-чуть громче:
- Видишь вон тот дом напротив? Там, где "Музей" написано, и зазывала с динамиком гуляет взад-вперед?
Генрих посмотрел в окно и кивнул.
- Так вот, самая первая мена здесь начиналась. Тогда ни Консервы, ни Саркофага, ни Сада не было. Ничего. Здесь первых огородников ошкуривали. Одд с сомнением глянул на Дину. На вид ей было не больше двадцати. А рассказывала она о делах минувших десятилетий. - Представьте, я тут вроде как наемной силы работала. Надевала говнодавы, ватник и по огородам ездила, объявления клеила, мол, приходите, никакого вам вреда, одни фики ручьем в карманы польются. Народ так и валил. А баллончики свои мы вроде как баночное пиво за границей продавали. Поначалу один модуль так и шел по цене одной банки пива. А потом когда бизеры расчухали, чем мы торгуем, цены аж в десять раз подскочили. Я уж не знаю, сколько тогда Бетрей зараз денег хапнул. А по закону все мое должно быть. Только Ядвига с Ирочкой от меня завещание Папашино скрыли. Откуда мне было знать, что такое мена! Можно вообразить, что Ядвига сама про Сад и про яблоки догадалась?! Или Ирочка с кисточкой в руке родилась! Да она даже домик с одним окошком, сколько я помню, нарисовать не могла, а теперь, глядите, в день по картине рисует!
- Пишет, - поправил Одд.
- Один хрен. Пусть пишет. Она целую галерею себе здесь в Консерве состряпала. Но самый подонок, это, конечно Бертиков, то есть Бетрей. И как только он про Папашино завещание пронюхал? Не иначе, Ядвига ему бумагу показала. Но я свое еще верну. Если поможешь, я тебе десять процентов дам.
- Лучше пятнадцать. Но я не обещаю, что помогу.
- Перво-наперво Бетрей, - Дина как будто и не слышала возражений бизера.
- С Бетрея начинать нельзя, он слишком силен. - Генриху казалось, что это не он говорит - кто-то другой. Это его забавляло. И было немного страшно.
- Хорошо, Бетрей - на закуску. Тогда начинай с Футуровой. В конце концов, это по ее вине Иванушкин попал на мену.
- Хорошо, начнем с Футуровой, - пообещал Генрих. - Где мне ее искать?
- В галерее ТОИ, конечно! Эту компостную яму я когда-нибудь сожгу, клянусь траншеей! Ты поможешь?
- Я - Уилл Шекспир, а не Герострат.
- Но согласился на пятнадцать процентов!
- Так я процентщиком стану в старости. Или ты не знаешь?
- Вранье! - фыркнула Дина. - Шекспир - это псевдоним. Я точно знаю. Когда ты умер?
- Как только написал "Бурю". На другой день.
Глава 11. В ШТАБ-КВАРТИРЕ "ТОВАРИЩЕСТВА ОГРОДНОГО ИСКУССТВА".
Галерея ТОИ начиналась с приемной - неимоверно длинной комнаты, которая то суживалась, превращаясь в узкий коридор, где с трудом могли разминуться двое, то вновь разрасталась до простора танцевальной залы. Сегодня в приемной народу собралось больше обычного. Не хватало мест, чтобы развесить картины, их ставили на пол, вдоль стен. Подле шедевров кучковались начинающие авторы.
Генрих прошелся по приемной, разглядывая однообразно унылые холсты, струпья белил, жухлые пятна окиси хрома.
- За две тысячи могу продать, - сказала дама лет пятидесяти в черном платье до полу и самодельных сандалиях.
В центре комнаты прямо на полу тощий мужчина со светлыми безумными глазами раскидал измятые рисунки, сделанные на оберточной темной бумаге.
- Я десять лет к этому шел! - кричал светлоглазый, хватая с пола очередной шедевр и тыча им в лица стоящим. - Сложнейшая техника! Здесь десять слоев. Вы только вдумайтесь в это слово - "десять"! Но главное!.. голос светлоглазого сделался визглив и безумен. - Главное, я десять лет писал стихи! Каждый день вписывал по одной строчке. Все десять лет заключены здесь! - он потряс в воздухе засаленной тетрадкой, приделанной на резинке к рисунку. - А "ТОИ" украло у меня мои открытия. Я пришел в галерею и увидел моих "Трех воскресших огородников", похищенных госпожой Футуровой. Но разве у нее есть хоть десятая доля такой экспрессии? - светлоглазый схватил набросок "обнаженки", энергично обвел пальцем голые ягодицы, стирая остатки угля, вновь швырнул на пол и трагически обхватил голову руками.
