Пирс Энтони - Власть пришельцев
— Дьявольский эффект, — нарушил молчание Нотгез.
Что-то связанное с оптикой. Кроме того, электромобиль в этом случае входит в резонанс с дорогой, и воздух в салоне начинает вибрировать. То же самое происходит, если ехать слишком медленно. Смотрите!
Скорость уменьшилась, и вновь появилась роспись. Потом стрелка спидометра отклонилась за нижний предел, и повторился тот же — эффект, только в конце появились не буквы, а секции — толстые полосы, окрашенные в разные цвета, которые на нормальной скорости создавали эффект сплошной стены. Скорость снизилась еще немного, и Генри увидел, что полосы превратились в толстые колонны, а между ними ответвлялись другие дороги и что их колонны — это целый лес бетонных столбов…
— Да, — Нотгез отвечал на какой-то вопрос Сирены, — предполагается, что машины, идущие со скоростью сто пятьдесят километров в час, разделяются интервалом в сто футов. С изменением скорости это расстояние меняется.
— И вы построили это всего лишь за двенадцать лет? — удивилась Сирена.
— Эти триста тысяч миль? Нет, мы сделали больше. Есть котлованы, остывающие на Урале и кое-где еще. Там нельзя строить, пока не истощится радиация. И на Суматре и Яве, где землетрясения и муссоны…
Дверь распахнулась, и вбежали двое детей. Нотгез выключил проектор.
— Ну что, ребята? Который сейчас час? И когда вы должны были вернуться? Что нужно было сказать гостям? Девочке было лет шесть, мальчику еще меньше.
— Мы не будем говорить, если ты не захочешь, деда, — нахально сказала девочка, изучая незнакомца. — О, здравствуйте, гости!
— Здравствуйте, — ответила Сирена.
— Кэзо! — тут же воскликнула девочка, указывая на нее.
Рука Генри непроизвольно скользнула за оружием. Он привстал, но мощная рука хозяина отбросила его назад в кресло.
— Не шутите так с бывшим солдатом, — сказал Нотгез, удерживая Генри за запястье. — Сидите спокойно.
Генри мог бы помериться с ним силами, но дело было сделано, оставалось только смириться и ждать дальнейших событий. Что он и сделал.
— Кэзо! — повторила девчушка и, ухватившись за перчатки, стащила их с Сирены. Появились синие трехпалые руки. Но дети улыбались.
— Вы знали это все время? — удивленно воскликнул Генри.
— Я проработал под руководством кэзо двенадцать лет. Последние пять лет был личным связным генерала. Кэзо я узнаю с первого взгляда, хотя никогда раньше не видел их женщин, — его хватка ослабла. — И дети тоже. Но я никак не думал, что они тоже так быстро сообразят.
Перчатки Сирены упали на пол.
— Видите? — восторженно воскликнула девочка. — Руки совсем голубые!
— Я всегда говорил им, что с женщиной-кэзо могут встретиться только очень хорошие дети, — объяснил Нотгез. — И вам я уже говорил, что за последние несколько лет многое понял. Да, в прошлом они причинили мне немало боли, но теперь я понимаю, что это было необходимо, и ценю то, чего добились кэзо. Поэтому — я и согласился укрыть вас на время… беспорядков.
— И клерк это тоже знает?
— Нет, ваша девушка хорошо замаскировалась. Но я знал несколько кэзо, пойманных в открытом… — он поперхнулся. — Оставайтесь здесь. Дети не уйдут отсюда до завтра, и они все понимают. Или они вам не нравятся?
Мальчуган уже вскарабкался на колени Сирены и что-то шептал ей в искусственное ухо, а девочка ревниво следила за ними.
— Вы увидите, что обычных людей эта «революция» не затрагивает, — продолжает Нотгез. — Большинство понимает, что свержение кэзо — величайшее бедствие для Земли. Ярмо слишком необременительно, а выгоды слишком существенны. Через несколько дней эти самозваные спасители человечества уползут в свои норы, побежденные презрением и саботажем. Они продержатся максимум десять дней. Нам они не нужны.
— Но не считаете ли вы, что жить лучше неодурманеными?
— Неодурманенными? — Нотгез пожал плечами. — Если бы атмосфера была отравлена, как утверждают эти нытики, разве разразилась бы революция? Мне кажется, что сейчас мы куда трезвее, чем были раньше.
— Кажется, у меня припрятано где-то нечто вкусненькое, — сменил тему Ногтез. — Если только это не вызовет шума.
— Мне первому! — завопили дети, бросаясь к нему. Генри почувствовал, как с него словно свалился груз.
— Если вы хотите предложить и нам, то…
— Но я тоже хочу, Ричард, — возразила Сирена.
Ушедший на кухню хозяин появился оттуда с половиной шоколадного торта.
— Это не совсем то, что мы ели в старину, но вкус почти тот же, — он поставил торт на стол. — Кусок торта послужит мне вроде индикатора: если я смогу разделить его мирно, значит, на самом деле действует успокоитель. Но чувствует мое сердце — сегодня вечером будет шум!
— В любом случае раздел должен быть сделан. Наркотики не нужны, если вы знаете людей, — сказал Генри. — Но у каждого…
— …но у каждого должен быть кусок пирога, — подхватила Сирена.
Генри посмотрел на кусок.
— Думаете, вы меня обставили?
Взрослые рассмеялись, а ребятишки захлопали в ладоши.
— Ну, возьмем, например, этот торт. Нас пятеро, и никто не должен быть обойден. Согласны? Хорошо. Я отрезаю себе свою долю — одну пятую. Если кто-то сочтет, что я отрезал слишком много, он может отщипнуть лишнее, чтобы поправить дело. А потом вы можете разделить остальное между собой тем же способом.
Девочка встала на одну ножку и задумалась.
— Чур, я выбираю последней, — объявила она. Мальчик, подозревая подвох, молчал.
— Ваш кусок может быть самым маленьким, — предупредил Нотгез Ричарда.
— Чур, небольшое добавление, — усмехнулся Ричард. — Последний человек, дотронувшийся до моего куска, берет его себе.
Все были удивлены, кроме Сирены.
— Вы думаете, что это облегчит задачу? — спросил Нотгез.
— Посмотрим.
Генри взял нож и отрезал себе добрую четверть. — Это мой кусок. Кто-нибудь против?
— Да! — хором закричали дети, возмущенные таким нахальством.
Математики они еще не знали, но поняли, что кусок слишком велик. Девочка взяла нож и спросила:
— Я могу отрезать от вашего куска, сколько хочу?
. — Да. Но запомни, что этот кусок может быть твоим, если никто больше не захочет, его уменьшить.
— И если он станет слишком маленьким…
— Тогда твоё дело плохо.
Девочка колебалась, не зная, что предпринять. Наконец она отрезала тоненькую полоску и вернула ее в общий пирог.
— Вот, теперь этот кусок мой!
— Ничего себе! — возмутился ее брат и тоже отделил тонюсенький ломтик. — Оставшееся — мое!
Кусок Генри все еще был велик. Но желающих в третий раз уменьшить его не оказалось.
