Уильям Бартон - Бунт обреченных
Над головой сияло солнце, пробиравшееся через высокие деревья изящные, стройные сосны какой-то особой породы, верхушки которых, качаясь под воздействием ветра в разные стороны, очерчивают на фоне неба маленькие круги. Мне начало припекать голову — волосы будто забирали и накапливали солнечную энергию. На обитаемых планетах некоторых низкотемпературных звезд класса К, где я побывал, этот эффект довольно сильно ощутим и более ярко выражен. Там можно было лежать обнаженным; лучи солнца были просто невыносимы, но не стоило беспокоиться об ультрафиолетовом излучении и его последствиях — ожогах.
— Да нет, Ати, не то. — Отец остановился и повернулся ко мне, испытующе глядя на меня. — Что-то изменилось в твоем лице, появилась какая-то скованность, а глаза… в их глубине тоже что-то кроется…
Или может, нет никаких мыслей в глубине, а есть только наружная оболочка, то серебряное зеркало, повернутое к миру, смотрящее только в него и никогда внутрь? Когда убиваешь живое существо, человека или зверя, не хочешь, чтобы оно заглянуло тебе в глаза, а значит, — и в душу. Каждый из них забирает в мир иной частичку твоей души. Я понимаю, что это чепуха. Просто так себя чувствуешь, когда чьи-то глаза смотрят на тебя, умоляющие, полные горя, а твой нож перерезает горло их хозяину, и они закрываются.
— Меня не было двадцать лет, па. Боюсь, что мы даже толком и не знаем, что творится в душе другого. Со временем…
Думаю, что он почувствовал себя лучше, когда я назвал его «па», как и раньше, будучи мальчишкой.
Польщенный, отец проговорил:
— На сколько ты приехал? В телеграмме об этом ничего не сказано.
— На шесть недель.
Он облегченно вздохнул, и мы продолжили наш путь, поднимаясь по неровной дороге, идущей вдоль маленьких деревянных домиков поселения. Жители уже давно поднялись и хлопотали по хозяйству, выглядя совершенно нелепо в своих ярких комбинезонах, сделанных, как мне кажется, из холста или мешковины. Мужчины и женщины приветствовали отца, дотрагиваясь до кепок, или упорно смотрели в землю. Большинство из них украдкой бросали на меня любопытные взгляды. Конечно, я представлял собой необычное и притягательное зрелище — мужчина в скучной зеленой форме с оружием на бедре, явно не сагот, незнакомый, отличающийся от других.
— Что ты поделываешь сейчас? — задал я вопрос.
Давным-давно отец работал кем-то вроде инженера, трудясь на университетском оружейном заводе, создавая оружие. Помню, он гордился этим.
Отец вновь остановился и как-то странно взглянул на меня. В его взгляде сквозила робость, смешанная со смущением:
— Ати, я, ну, в общем, я агент сиркарской полиции в Чепел Хилл. А это соответствует прежней должности мэра.
Я огляделся: вокруг изрытая выбоинами лужайка, неуклюжие домишки, люди с угрюмыми, изможденными лицами. После Вторжения мы остались прежними, немного побитыми, но гордыми. Эти люди, окружающие нас, завоеванные хруффами, подчиненные расе господ, подвергающиеся нападкам саанаэ и саготов, проиграли и в борьбе друг с другом.
Я помню мир, каким он был раньше, но повзрослел в то время, когда его будущее было туманно и неизвестно. Для меня все происходящее казалось интересным и волнующим: произошло невероятное и невозможное, а впереди ждет еще больше чудес.
Малыш, взрослеющий сейчас, стоит на пороге темного, неизведанного будущего, да и есть ли оно у него вообще? На что он может надеяться? Перед ним неразрешимая дилемма — сделаться рабочим или фермером. А его романтичная подружка будет лежать в своей теплой и уютной постели и мечтать ночи напролет о том, как она станет женой обыкновенного грязного работяга. Неужели все так действительно плохо?
И только счастливчики могут надеяться на хорошую работу, такую, что имели их родители — работать на сиркарскую полицию, вступать в ряды саготов, управлять поместьями господ, чье присутствие практически не ощущалось. Самые упорные еще могут мечтать улететь к звездам или трудиться по контракту на отдаленных планетах под неизвестными, чужими светилами. Есть еще одна возможность избежать участи фермера на Земле — стать колонистом, время от времени перелетая с планеты на планету во имя расы господ.
Храбрейшие и сильнейшие юноши могут пополнить ряды наемников, чтобы сражаться под чужими знаменами и под незнакомыми звездами.
Через некоторое время никого не будут волновать моральные аспекты сотрудничества с завоевателями, никого не будут мучить угрызения совести, что он является агентом сиркарской полиции в своем собственном поселении.
Мы с отцом больше не произнесли ни слова.
В плоской болотистой местности на северной стороне Болин Крик расположилось здание местного полицейского отделения. Низкое, широкое строение без окон, с черными стенами, с крышей, сделанной из оргстекла, отливавшего под лучами солнца сине-фиолетовым цветом, занимало площадь в пятьдесят гектаров.
Мы прошли по маленькому мосту, явно намереваясь достичь дальнего берега ручья. На том месте после Вторжения расположилась так называемая Голубая станция. По-видимому, никому не понадобилось убирать ее оттуда.
Отец кивнул в направлении пневматической двери станции, где виднелось небольшое помещение с дежурившими в нем саготами, и сказал:
— Трудно нам приходилось с ее постройкой, начатой через год после твоего отъезда. Сацнаэ, как это лучше выразиться, казнили моего предшественника, который не смог сдать объект в установленные сроки. Ты помнишь господина Итаке?
— Отец Дэви мертв?
Он кивнул.
Я играл с Дэви в футбол в школе в одной из команд, организованных после Вторжения. Мы собирались на выходных, в свободное время — нам не разрешалось долго использовать на поле световые установки.
Я попытался вспомнить его отца и не смог. В памяти мелькал образ небольшого, суетливого, восточного типа мужчины, немного облысевшего и поседевшего.
Отец продолжал:
— После этого мне не хотелось браться за эту работу, но… Майк попросил меня заняться вначале некоторыми техническими вопросами. Я сперва отказался, но затем… ты знаешь, я всегда был очень ответственным человеком, тем более, что на мне лежит определенная доля вины за смерть Итаке. Понимаешь? он бросил на меня умоляющий взгляд.
Я кивнул.
Мы стояли в тени грозных черных стен, и мой старик проговорил:
— Не хочется мне входить туда.
Я был внутри станций на сотне планет. Могу сказать, что все они одинаковы. Пройдя по тропинке, ведущей ко входу, я остановился у пневматических дверей, где находилась стойка. Мясистый рыжеволосый мужчина с сержантскими нашивками на рукаве, очевидно, старший по чину, вышел, щурясь от солнца, и произнес:
