Михаил Белозеров - Улыбка льва
— Будь умницей.
— Я постараюсь. Я всего лишь твое искушение.
— … но очень приятное…
— … я хотела бы быть свободной.
— Ты уже свободна, — утешает ее Леонт.
— Нет, — говорит девушка, — я не свободна, я далеко не свободна!
— Но объясни?
— Я не могу, я ничего не знаю… Я несчастна… Если б я знала…
Не мучай ее, — вмешивается Мемнон, — она еще во тьме, но через некоторое время, быть может, мы услышим о новой Сибилле.
Серьезность — тоже предел. С покушением на твою выдержку. Увидит или не увидит. На французский манер — закрывает глаза. Переодевается с джокондовской улыбкой.
Издали — лишь темный треугольник. А вблизи, он знает, — обернутый сетью мелких голубоватых сосудов под прозрачной кожей. Морщинки почти не в счет, хотя и отталкивают. Можно закрыть глаза — ради приличия, лона или просто так.
Чуть приседает, когда подтягивает "это". Что-то там цепляется — за половинки. Как у всех женщин — немного смешно. Зато рядом — просвечивают, как темные монетки, даже пупырышки с тонкими волосками над розовой кожей. Невостребованные желания. Никогда не отражаются на натуре, а только в голове.
Чтобы быть понятным, надо уметь расставаться с телом.
Ловит взгляд?
А как же логика?
Все летит к чертям?
Пошла бы или не пошла?
Нет, не рискует. Не обучена. Не привычна.
И улыбка — как у всех, полна очарования.
Как передается? Фокстротом на клавишах души?
Ночь, и бессонница за стенкой на жаркой перине.
Придет, не придет?
Не пришла.
Забыла.
Передумала.
То, что для одного — конец, для другого — начало.
Зато длинные беседы. Полны философских пузырей — отвлечений. Изыски — черт бы вас побрал. Запутаться? Изолгаться? Не меняет сути. Бессмыслица. Покой — тоже поиск и движение. Приоритета нет. Так, может быть, не все ли равно?
В любви язык жестов и язык тела должны совпадать.
Полуприкрытые глаза — отдыхает? или делает вид? Радость — и ты на что-то способен, на заумь, на человеческую глупость.
Иногда кажется — сама предложит. Взгляд более откровенен, чем язык, склонный к спотыканию. Изо дня в день одно и то же.
Счастья подавай. Сначала счастье, — а потом жизнь.
Испорченный вечер и день.
Мораль — мишура цивилизации.
Не успевает он выйти из бара, как сталкивается с Ангой. Кажется, она его разыскивает.
— Леонт, мне приятно тебя видеть, — она неприлично хихикает, и пегие вихры, шаляй-валяй на ее голове, разлетаются в разные стороны. При этом она беззастенчиво ощупывает Леонта взглядом — всего, кроме безмятежного лица, и подозрительно косится на дверь бара.
Перепады в ее настроении заставляют держаться настороже.
— Я знаю, что из этого пространства к вам — один шаг! — заявляет она так, словно продолжает прерванный разговор.
— Прекрасно! — восхищается Леонт.
— Но это еще не все!
— Ты собираешься удивить меня? — моментально подыгрывает он — больше из чувства самосохранения.
— Я знаю, я там бывала в сенсорной депривации!
— Отличное местечко, — поддакивает Леонт, ежесекундно ожидая чего-то наихудшего.
Одна ее бровь круто задирается вверх, вторая съезжает к переносице.
— Больше всего я боюсь "загореться" дольше, чем на три недели, — посвящает она в свои горести.
Она тяжело вздыхает, как человек, у которого каждая последующая минута — несчастье.
Леонт внутренне крестится.
— Очень интересно-о-о… — он предельно вежлив и с трудом приспосабливается. В каждое новое мгновение она похожа на палимпсест, словно ее переписывают набело.
— … а "застрять" для меня пара пустяков, даже "возложение руки" не поможет…
— Полностью с тобой согласен. Знакомо.
— Главное — не упасть в колодец, а залезть и позвонить.
— Пара пустяков, — вторит Леонт.
— … семафорить красной тряпкой… — поясняет она.
— А чем же еще? — изумляется он.
— … но без хлопка по затылку…
— Да, лучше без этого.
— … и пинка тоже…
— Еще чего!
— … а при ярком свете прекратить…
— Почему?
— Чтобы не обжечься.
— А-а-а…
— … и без болезненного исхода… Терпеть не могу большую скорость — укачивает и тошнит.
Кажется, она начинает благоволить к нему, и он несколько расслабляется.
— У меня от тебя нет секретов…
От ее доверительности попахивает несвежим лифчиком.
— Не стоит увлекаться, — советует он.
— Конечно, я знаю меру и не всем говорю!
— Еще чего!
Она стискивает зубы и задирает подбородок.
— Я не проболтаюсь! — клянется он.
— А я иногда "выпадаю", — говорит она, кладя ему руку на плечо.
— Откуда? — не понимает Леонт.
— Откуда?! Откуда?! — вскипает Анга. — Отсюда! Жик — и нет!
Она горяча, как флегрейские поля.
— Ну и на здоровье. Совсем не страшно. С каждым случается. — Леонт вежливо высвобождается.
Он чувствует, что сразу тускнеет в ее глазах.
— Нет, не с каждым! — возражает она.
— А с кем же?
— Выпадение — и в третьей должности возвращение! Ты что, ничего не понимаешь? — спрашивает Анга.
— Нет, конечно, — сознается Леонт.
Не будет же он объяснять, что боится ее больше всего на свете.
— "То, во что верую, всюду, всегда и все, и есть воистину правоверно", — цитирует она. — Я считала тебя умнее!
— Что поделаешь… — искренно сожалеет он.
— Я уже каюсь, что доверилась, — говорит она обиженно.
Они молчат, тягостно и скованно, — каждый в своей скорлупе.
— Я поняла… — говорит Анга. — Ты только создаешь иллюзию добродушия. Ты ужасно коварен. Волчья порода.
— Тебе кажется, — говорит Леонт. — Я отношусь к тебе хорошо.
— Ничего не кажется! — Она уверена, как Цезарь перед трибунами.
Леонт оглядывается.
Улица опасна, как капкан. Вдали над брусчаткой крутятся рыжие вихри.
— Старый козел! — неожиданно заявляет Анга.
— Кто, я? — осведомляется Леонт, ежась от фантастической догадки — на какой-то момент ему кажется, что Анга — это совсем не Анга, а некто иной, принявший ее облик.
— Нет, мой благоверный! — Ее неопределенная ухмылка щеткой елозит по лицу. — Вот сейчас "воспарю", что будете делать?! — осведомляется она нежно.
Он больше не смеет терзать ее душу подозрениями и на площади даже рискует подать руку — пока она гневно выстукивает туфлями расстояние от гостиницы до платана.
Твоя любезность будет дорого стоить, — напоминает Мемнон.
Ни говори, — отвечает Леонт, — но если я не сделаю этого, будет еще хуже.
