Владимир Немцов - Альтаир
Машина с ящиками переезжала в разные места. Вероятно, Толь Толич последовательно нагружал ее, чтобы все имущество экспедиции сразу свезти в одно место.
Женя Журавлихин, несмотря на серьезную неприятность, которая постигла и его и всех ребят из научного общества, несмотря на неудавшуюся поездку в санаторий, пребывал в состоянии какого-то радостного возбуждения, словно перед началом больших, интересных дел.
Он стоял сейчас на верхней площадке и, облокотившись на барьер, смотрел вниз. Рядом примостились Гораздый и Усиков — возились с телевизором и, как всегда, спорили, в данном случае — по поводу наивыгоднейшего направления антенны.
Женя снял пиджак, потом галстук, сунул его в карман и расстегнул воротник. Здесь, на этой высоте, хотелось вздохнуть особенно глубоко. Ему казалось, что никакой горный воздух Кавказа, куда впервые в жизни должен был ехать студент Журавлихин для поправки своего здоровья, не сравнится с целебным воздухом «московских вершин».
Так убеждал себя Журавлихин. К тому были особые причины. Прежде всего ему совсем не хотелось встречаться с врачами, хотя они и настаивали на этом. После недавно перенесенной болезни легких врачи рекомендовали Журавлихину подлечиться в горном санатории, где он будет находиться под наблюдением их коллег.
Общество врачей и больных абсолютно не устраивало Журавлихина. Он не был уверен в крайней необходимости санаторного лечения, поэтому потерянный аппарат явился весьма подходящим поводом к тому, чтобы возвратить путевку. Второй причиной, почему он с радостью отказался от поездки, было непреодолимое желание участвовать в испытаниях «Альтаира». Женя готов был целый месяц сидеть у волжского устья или на берегу Черного моря — где угодно, только бы доказать практическую ценность нового аппарата.
Была еще и третья причина, о которой никто ничего не знал, даже сам Женя плохо разбирался в ней, — какая-то подозрительная неясность. Прощаясь по телефону с лаборанткой Колокольчиковой — а это было вчера, — он вдруг почувствовал, что железнодорожный билет — кстати, приобретенный с большим трудом — совсем не доставляет ему радости, беспокоит его и кажется тяжелой свинцовой плиткой в боковом кармане.
Возвращая билет в кассу, Журавлихин испытывал буквально физическое ощущение легкости.
Настало время передачи. «Альтаир» включился, и на экране появилась улица. Женя по-своему воспринимал этот неожиданный калейдоскоп впечатлений. Ему не приходилось видеть Москву столь необычным, двойным зрением. Город раскрывается во всем своем величии и неповторимой прелести. Еще бы! Ты видишь его огромные пространства с высоты новостройки и в то же время рядом, на экране телевизора, видишь этот город снизу, во всех знакомых и милых твоему сердцу деталях.
Вторым зрением на экране Женя видел бегущую кромку тротуара, а над ней мелькающие витрины. Магазины были еще закрыты, людей нет, и только предметы, привычные с детства, скользили по экрану.
За стеклами витрин, как в аквариумах, проплывали остромордые осетры и шестиногие крабы. Точно по конвейеру, бежали консервные банки, за ними окорока, колбасы, чучела куропаток, тетеревов, промчался поросенок, корзина с фруктами — все, что было выставлено в витринах «Гастронома». Пытаясь определить место, где сейчас проходила машина, Женя боялся пропустить необходимые ему детали, которые могли бы подсказать направление движения пропавшего аппарата. Только пять минут Женя видел его путь. Улица была незнакомой. Проплывали шляпы и шарфы в витринах, куклы смотрели немигающими глазами. Книги и приемники, часы и велосипеды уносились в сторону. Может быть, по вывескам узнал бы наблюдательный Женя эту улицу, но они висели высоко, «Альтаир» не мог их показать.
Вот прошла девушка, чем-то похожая на Надю. Это почтальон — сумка набита газетами. Дворник тащит резиновый шланг. Все это было обыденным, с детства привычным, но сейчас, на экране, приобретало новое и неожиданное значение.
Снова, как и всегда, очень быстро пробежали пять минут, и экран погас.
Митяй щелкнул выключателем и, чтоб не выдать волнения, небрежно затянул шнурок своей праздничной украинской рубашки.
— За час далеко укатит.
— Не дальше вокзала, — старался успокоить его Лева. — А мы почти все вокзалы видим. Вон, смотри — рядом Комсомольская площадь. Там целых три вокзала. Вполне возможно, что с одного из них отправится экспедиция.
— Обрадовал!
Не хотелось Митяю и думать об этом. Нельзя допустить, чтобы «Альтаир» очутился на вокзале. Поезда уходят часто. Можно и не успеть до второго звонка. Он был уверен, что если аппарат останется хотя бы в течение нескольких дней в пределах Окружной железной дороги, то можно его выручить. Зная Москву, легко догадаться, по какой улице проезжает машина. Только бы определить район, где сейчас находится «Альтаир», а там нетрудно и отыскать его, пользуясь направленным действием антенны. Правда, сейчас антенна указывала два направления: север и юг, то есть сигнал передатчика мог прийти и с той и с другой стороны, но это все-таки лучше, чем ничего. В данном случае исключаются запад и восток.
Однако Митяй сознавал, что это ему нужно лишь для успокоения. Все его домыслы грешат как против хорошо изученной им теории распространения ультракоротких волн, так и против практики. Волны отражаются от домов, охотно бегут по проводам, поэтому в городе иной раз довольно трудно определить направление, откуда они приходят.
Хотел было Митяй чуть-чуть повернуть антенну, но Лева категорически запротестовал. В опор вмешался Журавлихин.
— Если Лева не понимает, то объясни, докажи ему, — резонно заявил он. — Ведь это наука.
— Наука не пиво, в рот не вольешь, — лениво возразил Митяй и отошел к барьеру.
«Пусть Левка сам принимает следующую передачу, — с обидой подумал он. — Слишком много на себя берет. Подумаешь, профессор!»
Многих первокурсников удивляла поистине странная дружба Гораздого и Усикова. Уж очень они разные, никакого сходства характеров. Единственно, что объединяло их, — это практическая радиотехника. Оба любили повозиться с приемниками, вместе строили «Альтаир», не раз выезжали с телевизором в колхозы, организовывали радиовыставку в институте. Вот, пожалуй, и все точки соприкосновения Усикова и Митяя. Учились они в разных группах, не очень часто встречались на общих комсомольских собраниях, жили в разных районах, причем Митяй в общежитии, а Лева дома.
Митяй, в отличие от своего друга, не мог похвастаться беззаботностью жизни. По его же собственному выражению, Митяй «знал, почем фунт лиха». Рано оставшись без матери, стал помогать отцу по дому, нянчился с братишкой, готовил обед, убирал комнату, даже белье стирал. Мечтал он в то время о велосипедном заводе, где еще до войны отец работал инструментальщиком. Семья Гораздых жила в Харькове. Вернувшись с фронта, отец долго болел, Митяй учился в ремесленном, потом исполнилось его желание — поступил на велозавод.
