Блейк Крауч - Сосны. Город в Нигде
– Растолкуйте мне еще разок, каким боком хоть что из этого меня колышет.
– Мне только-то и нужно, что прилечь на пару часиков. Я вас умоляю.
– Послушайте, я растолковала вам как могла внятно. Теперь вам пора уходить.
Итан не шелохнулся. Просто смотрел на нее в надежде, что она, разглядев страдание в его взгляде, смилостивится.
Но Лиза вместо того сняла трубку и начала набирать номер.
– Что вы делаете? – спросил Итан.
– Звоню шерифу.
– Ладно, отлично. – Подняв руки в знак капитуляции, он попятился от стойки. – Ухожу.
И уже подошел к дверям, когда Лиза окликнула его:
– И чтобы больше я никогда вас здесь не видела!
Итан едва не оступился, спускаясь по ступеням, и, пока добрался до тротуара, голова совсем поплыла. Огни фонарей и огни фар проезжающих автомобилей завертелись, и Итан почувствовал, что сила отливает от ног, будто кто-то выдернул сливную пробку.
И тем не менее он двинулся по тротуару, увидев, что здание красного кирпича высится над улицей в восьми кварталах отсюда. Страх еще гнездился в нем, но теперь он нуждался в больнице. Хотел обрести постель, сон, медикаменты. Что угодно, только бы покончить с болью.
Тут уж либо в больницу, либо спать под открытым небом – в переулке или в парке во власти стихий.
Но пока что это целых восемь кварталов, и каждый шаг сейчас требует сокрушительного расхода энергии, а огни вокруг уже начали распадаться – кружа, длинные хвосты стали ярче, выразительнее, зрительное восприятие исказилось, словно он способен видеть мир только как сделанный на сверхдлинной экспозиции фотоснимок ночного города – фары автомобилей растягивались в пламенеющие ленты, а уличные фонари пылали газовыми горелками.
Наткнулся на кого-то.
Тот оттолкнул его, бросив:
– Ты, че, и водишь так же?
На следующем перекрестке Итан остановился, сомневаясь, что в состоянии его пересечь.
Попятившись на заплетающихся ногах, жестко плюхнулся на тротуар, привалившись спиной к стене здания.
На улице стало людно – перед глазами все плыло, но он слышал звук шагов по бетону и обрывки разговоров прохожих.
Утратил всякое ощущение времени.
Возможно, задремал.
Потом оказался лежащим на боку на холодном бетоне, чувствуя чье-то дыхание и голос прямо в лицо.
Слова докатывались до него, но Итан не мог собрать их и выстроить в сколь-нибудь осмысленном порядке.
Открыл глаза.
Ночь уже наступила.
Он дрожал.
Рядом с ним на коленях стояла женщина, и он чувствовал ее ладони, вцепившиеся в его плечи. Она трясла его, обращаясь к нему:
– Сэр, вам нехорошо? Вы меня слышите? Сэр? Вы можете посмотреть на меня и сказать, в чем дело?
– Да он пьяный! – мужской голос.
– Нет, Гарольд. Он болен.
Итан попытался сфокусировать взгляд на ее лице, но было темно, все расплывалось, и он видел лишь сияние фонарей через дорогу, будто маленьких солнышек, да время от времени прочерк света проезжающего автомобиля.
– Голова болит, – промямлил он голосом, слишком слабым, пронизанным болью и страхом, чтобы принадлежать ему. – Мне нужна помощь.
Взяв его за руку, она сказала, чтобы он не тревожился, не боялся, что помощь уже в пути.
И хотя державшая его рука явно принадлежала отнюдь не молодой женщине – кожа слишком натянутая и тонкая, будто старый пергамент, – было в ее голосе что-то настолько знакомое, что у него прямо сердце защемило.
Глава 04
Из Сиэтла они паромом переправились на остров Бейнбридж и направились на север полуострова по направлению к Порт-Анджелесу колонной из четырех автомобилей, везущих пятнадцать ближайших друзей Бёрка.
Тереза надеялась на погожий день, но было холодно, сеялся серый дождь, застилая Олимпийские горы, и ничего не было видно, кроме узкого коридора их шоссе.
Но все это не играло никакой роли.
Они отправились бы, невзирая на погоду, и если бы никто не захотел присоединиться, они с Беном пустились бы в поход вдвоем.
За рулем была ее подруга Дарла, а Тереза на заднем сиденье держала своего семилетнего сына за руку, сквозь испещренное дождевыми каплями стекло глядя на проносящийся мимо темно-зеленый лес.
В нескольких милях к западу от города на шоссе 112 начиналась тропа на Полосатый пик.
Небо еще было затянуто тучами, но дождь уже перестал.
Тронулись в молчании, шагая вдоль воды, слыша лишь чавканье ног по грязи да белый шум прибоя.
Проходя по тропе над бухтой, Тереза бросила туда взгляд, но вода оказалась не такой синей, как ей помнилась, – пожалуй, виновата здесь обложная облачность, приглушившая цвет, а вовсе не ее память.
Миновав бункеры времен Второй мировой войны, группа вскарабкалась через заросли папоротника в лес.
Повсюду мох.
С деревьев до сих пор каплет.
Зелень пышная и яркая даже в начале зимы.
Они подошли к вершине.
И за все это время никто не обронил ни слова.
Тереза чувствовала, как гудят ноги и слезы наворачиваются на глаза.
Когда они достигли вершины, пошел дождь – легкий, всего лишь отдельные капли, косо летящие по ветру.
Тереза вышла на луг.
Теперь она уже плакала.
В ясный день вид на море, раскинувшееся в тысяче футов ниже, открылся бы на многие мили.
Но сегодня пик окутан маревом.
Без сил опустившись на мокрую траву, она спрятала голову между коленей и поплакала.
Слышался лишь перестук мороси по капюшону ее пончо – и больше ничего.
Бен присел рядом, и она обняла его за плечи, сказав:
– Ты хорошо шел, дружок. Как ты себя чувствуешь?
– Да нормально, наверное. Это оно и есть?
– Ага, это оно и есть. Не будь тумана, видно было бы куда дальше.
– Что будем делать теперь?
Утерев глаза, она сделала глубокий, трепетный вздох.
– Теперь я скажу что-нибудь о твоем папе. Может, другие люди тоже.
– А мне надо?
– Только если хочешь.
– Не хочу.
– Ну и ладно.
– Это не значит, что я больше его не люблю.
– Я знаю.
– А он хотел бы, чтобы я сказал о нем?
– Нет, если тебе от этого не по себе.
Тереза закрыла глаза, улучив минутку, чтобы взять себя в руки.
Вскарабкалась на ноги.
Ее друзья бродили среди папоротников, согревая руки дыханием.
На вершине было свежо, от сильного ветра по папоротникам бежали волны, и воздух был настолько холоден, что дыхание вырывалось изо рта паром.
Она подозвала друзей, и все сгрудились, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя и ветра.
