Роберт Хайнлайн - Число зверя
Все наряды, кроме папиного, выглядели новенькими, словно с иголочки.
Мне показалось, что для Лазаруса форму шили на заказ.
Как только у меня в голове щелкнуло двадцать часов, прозвучала фанфара (это была Дора), которая призвала нас к вниманию. Во всяком случае, на мужчин и на Либби она подействовала именно так, поэтому и я вытянулась в струнку. Лаз-Лор, поглядев на брата, тоже последовали его примеру.
От каждой из дверей, обрамленных арками, в зал вели три ступени с небольшой площадкой наверху, чтобы не упасть. Папа с Зебадией поднялись по этим ступеням и встали напротив друг друга (мне пришло в голову, что Зебадии очень идет парадная форма, – я никогда его в ней не видела). Папа скомандовал:
– Сабли наголо!
Они скрестили клинки над головой. Лазарус озадаченно взглянул на них, вынул пистолет из кобуры и четким движением прижал к груди.
Дверная арка была закрыта портьерой; мы вошли с противоположной стороны. Снова прозвучала фанфара и барабанная дробь (опять Дора), портьера раздвинулась – и перед нами предстала Шельма, показавшаяся нам высокой (для своего роста) и величественной. Ее молочно-белая кожа светилась в лучах прожектора на темно-синем полуночном фоне. Она была так прекрасна, что у меня захватило дух.
Под звуки «Адмиральского марша» в исполнении невидимой Доры наш изящный командор прошествовала вниз по ступенькам. (Это должен был быть «Адмиральский марш»; позже папа сознался, что напел Доре марш, которым встречают генералов, и велел сочинить что-нибудь в этом роде.) Дойдя до стола, тетя Хильда не села, а встала рядом со своим стулом.
Ни папа, ни муж не двинулись с места, они только опустили клинки. Как только Хильда остановилась и повернулась к нам, папа скомандовал:
– Сержант Бронсон! Вперед марш!
Лазарус вздрогнул, как будто от удара, сунул пистолет в кобуру и строевым шагом двинулся вперед, делая крутые повороты у углов стола. Оказавшись напротив Хильды, он остановился – наверное, она дала ему какой-то знак.
Дора еще раз сыграла фанфару, и тетя Хильда певучим голосом произнесла:
– Друзья, сегодня нам оказана большая честь!
Четырежды пропели трубы и пробили дробь барабаны, портьера раздвинулась – и снова луч прожектора высветил белую кожу, на этот раз на темно-зеленом фоне. В дверях стояла Морин в длинных черных чулках, круглых зеленых подвязках, черных туфлях на невысоком каблуке, с распущенными длинными рыжими волосами.
Морин стояла в самой древней и самой красивой скульптурной позе: левое колено чуть согнуто, вес перенесен на правую ногу. Корпус чуть откинут назад, так, что видны полные груди со сморщенными сосками. На лице у нее была счастливая улыбка.
Она стояла неподвижно, пока не кончился марш, а потом, в наступившей тишине, протянула руки вперед и позвала:
– Теодор!
«Сержант Бронсон» без чувств повалился на пол.
Глава 47
«Никаких „завтра“ не будет»
Зря Шельма устроила такое Лазарусу. Ветерана шестнадцати войн и Кощей знает скольких схваток не годится ставить в такое положение, когда у него кровь отливает от головы и он грохается в обморок.
Дити тоже так считает, но задает мне вопрос: а сам я смог бы удержаться и не обставить так же пышно возвращение мамы Морин? Ну, наверное, не смог бы, будь у меня такое же богатое воображение, как у Шельмы, – и все равно это было бы неправильно.
Нет, ничего плохого с ним не случилось. Ему не дала упасть Шельма, подставив все сорок три килограмма своего веса. Она наблюдала за Лазарусом, увидела, что он начал падать, шагнула к нему и обхватила его за талию. В общем, сделала все, что могла, – не дала ему удариться головой об стол. Готов спорить, что все остальные смотрели на Морин, – но не Шельма.
Ведь это она все устроила – а режиссеру всегда интересно, какое действие оказывает спектакль на того, ради кого он поставлен.
Она тщательно продумала все подробности постановки – вплоть до того, что даже заставила Либби попросить Иштар добыть тот самый наряд – туфли, чулки и зеленые подвязки, как на фотографии, и к тому же плащ с капюшоном, чтобы наша всевидящая Дора не догадалась, что у нас на борту прибавилось еще одно действующее лицо. Шельма сообразила, что тот «французский» снимок мамы Морин (да, я тоже ее так называю – она живое воплощение материнства… и в то же время самая сексуальная женщина на свете. Не говорите Дити.) (Дити знает. – Дити.), – что тот снимок все еще существует, если только не уничтожен пулеметной очередью в 1918 году на Земле-прим. Но он не должен был быть уничтожен… потому что Лазарусу «отстрелили задницу» – так это описали его сестры. Не совсем точно описали: он и вправду чуть не погиб, но не столько от пуль в заднице, сколько от раны в живот. Но все пули пришлись ниже пояса.
А где солдат в бою держит самое для него дорогое? В нагрудном кармане, обычно в левом. Я всегда так делал и ни от одного ветерана не слыхал, чтобы кто-нибудь поступал иначе.
Может быть, и стоит упасть в обморок, чтобы очнуться в окружении Морин, Хильды, Лаз-Лор, Элизабет и света души моей. Мы с Джейком вполне успели бы сыграть несколько партий в покер, прежде чем кто-нибудь обратит на нас внимание. Поэтому я попросил Дору подать нам с Джейком закуску и выпивку: неизвестно было, когда дойдет дело до обеда. И дойдет ли вообще. Я слышал, как Шельма сказала:
– Морин, нужно снять с него эту тяжелую форму. Дора поддерживает тут тропическую жару. Не надо было мне наряжать мужчин в форму, когда мы, женщины, одеты по сезону.
Они принялись раздевать его. Я сказал:
– Урок окончен, Джейк.
Моя форма, которую я, быть может, больше никогда не надену, но которой горжусь, – пропотела насквозь. Джейку было не легче. Стоит только привыкнуть ходить нагишом, и после этого в любой одежде будешь чувствовать себя мумией Рамзеса II.
Мы разделись и отдали одежду и оружие одному из светлячков Доры, чтобы он отнес их на «Аю». Туда же мы отправили пистолет Джейка вместе с кобурой и ремнем – я подобрал его, на что никто не обратил внимания. Мы с Джейком чувствовали себя бессловесными рабочими сцены: все остальные хлопотали вокруг «сержанта Бронсона».
Дора напомнила мне, что «Ая» заперта. Я спросил:
– Если какая-нибудь дверца откроется, ты сможешь положить все на сиденье?
– Да, – ответила она.
– Тогда так и сделай, – сказал я. – Дай мне поговорить с Аей.
Немного погодя мы все-таки приступили к обеду. Все щеголяли в «парадной» наготе, кроме Морин: даже когда мы разделись, она еще долго оставалась в этой своей «повседневной» одежде. Но только до тех пор, пока я не начал фотографировать наших четырех граций без граций. Скинув форму, мы с Джейком решили было пойти помыться, чтобы не перегружать зря систему кондиционирования воздуха, и Либби с Дити тоже запросились в душ, но я уговорил их и Лаз-Лор подождать, а сам, пошатываясь (качка дошла до четырех баллов, с белыми барашками на гребнях), сходил на «Аю» за Джейковым «Полароидом».
