Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
— Я, который ниже тебя, лишь повинуюсь приказам бакаба, — ответил я.
— И все же ты, кажется, хочешь большего.
— Так говоришь ты, которая надо мной.
Пауза.
Я насчитал сорок биений.
— Ты здесь свой? — проговорила она наконец.
Нет, подумал я, определенно нет… и тут понял, что не просто подумал — а произнес это вслух. Проклятье. Нарушая протокол, я поднял на нее взгляд. Она смотрела на меня.
Она видит мое одиночество. Оно так же очевидно, как синий цвет смурфов.[658] Я снова опустил голову и снова сделал движение, говорившее: «Как скажешь ты, которая надо мной».
— Так где же ты был до Болокака?
— На севере, — сказал я.
Я не должен отвечать на все эти вопросы, подумал я. Еще минута — и я начну кипеть от злости…
— Как далеко на севере?
— Дальше, чем отсюда до Иша.
Опа. Я вовсе не собирался это говорить.
— Ты хочешь сказать — дальше, чем Океан Кости? — Она имела в виду пустыни к северу от озерной страны.
Я хотел было снова изобразить покорность, но потом подумал, что не стоит выставлять себя лицемерным, уклончивым пройдохой. Поэтому я цокнул «да».
— И как там?
— Иначе, чем в Ише, — сказал я.
— Насколько иначе?
— Совсем по-другому. — Я сам себя не узнавал.
— То есть больше, чем иначе.
Я помедлил. Какого черта ей надо?
— Ты права, — наконец выдавил я. — Там все так отличается от Иша, что и красок нет. — Это означало: представить невозможно.
Мои слова заставили ее задуматься на секунду.
— А кто был твоим первым отцом? — спросила она.
Пауза. Проклятье, подумал я. Она подходит слишком близко. И неудивительно. Ты болтаешь, как смешливая девица после двух затяжек смеси травы и кокса. Черт побери, Джед, голова садовая, заткни пасть. Я сумел удержаться от ответа.
Молчание затянулось. Сто двадцать биений. Две сотни. Наконец, понимая, что не стоит это делать, я поднял взгляд.
О-го-го. Я опустил глаза.
Мне показалось, что ее лицо вспыхнуло от гнева. Оно было не рассерженным — угрожающим.
Проклятье. Кох знает: ты скрываешь что-то серьезное. Может, она уловила выражение, которое ей не понравилось. Осторожнее. Ты здесь можешь исчезнуть навсегда. Торговый клан Гарпии богат, но его влияние в Теотиуакане ничтожно. Пусть у Кругопрядов есть кое-какие проблемы с властями, но меня-то они могут раздавить, как таракана.
— Кто был курильщик, осветивший лицо твоей матери? — спросила она.
Я назвал ей день именования матери Чакала. Меня распирало желание сказать больше, но я языком втянул верхнюю губу между двумя выступающими зубными вставками и сжал до боли. Так я заставил себя промолчать. Таким трюком пользовался Чакал. Проклятье, что они мне подсунули в этом пойле? Что-то диссоциативное, вытяжку из наркотического шалфея, тетродотоксин или… Впрочем, что бы это ни было, Джед, ты сможешь справиться. Легко. Помни: главное в сыворотке правды — это то, что она не действует. В лучшем случае провоцирует словесный понос. Упрись рогом. И не пей больше горячий шоколад. Я снова прикусил верхнюю губу.
Опа.
В поле моего зрения утиной походочкой вошла Пингвиниха. Она просунула один из своих коротких пальцев в петлю экрана, разделявшего меня и Кох, и отвела его в сторону. Экран сложился, как гармошка. Теперь мы с госпожой находились в одном пространстве. Пугающая перемена — карлица не просто убрала перегородку, она словно содрала с меня одежду. Я увидел, что половина лица госпожи Кох черна не от татуировки, это естественный цвет насыщенного мелатонина, как у черного родимого пятна. Она была пегой. На рисунке 2ДЧ верхняя часть ее лица изображалась синей, но на самом деле госпожа имела обычный оттенок кожи, бледноватый (как и у всех женщин майя, принадлежащих высшему классу), потому что она защищалась от солнца. Татуировка, скорее всего, только подчеркивала границу между двумя зонами. Линия, слишком правильная, овальная, вряд ли была естественной. Приметы, о которых рассказывал 2ДЧ, прямо-таки бросались в глаза. Точно-точно. Он говорил, что госпожа является родственницей Джанааба Пакаля, ахау Лакамхи, нынешнего Паленке. А у того одиннадцать пальцев, верно? Может быть, двуцветность каким-то образом связана с многопалостью. Одно другого не исключает. По крайней мере, это лучше, чем габсбургская губа. Или ганноверская гемофилия. Кох вздохнула, и я мельком увидел два передних зуба, инкрустированных изумрудами.
Карлица привязала сдвинутый экран к стене, а потом словно растаяла, исчезнув в одной из кроличьих нор. Следуя правилам вежливости, которые прекрасно знал Чакал, я снова уставился на коврик.
Кох спросила:
Когда ты в последний раз прикасался к отцу? И когда
Ты в последний раз прикасался к матери?
Кто был тот курильщик, который засыпал ее пеплом?
Когда настала ее темнота?
Почему ты ушел, а не остался У их ног, у их очагов?
Горло сдавил спазм. Сердце оборвалось. Проклятье. Она видит меня насквозь. Прозорливая сучка. А я-то думал, что надел маску покериста. Расслабился, а она тут же воспользовалась этим.
Так. Успокойся. Сначала подумай хорошенько, все взвесь, а потом говори.
Где твоя мать? И где твой отец?
И где твой сад?
Она уже спрашивала об этом. Я чувствовал себя слегка под хмельком. Ошибка за ошибкой, старина, думал я. Соберись. Я еще сильнее прикусил губу. По языку разлился пресноватый вкус крови. Я не ответил.
Когда ты в последний раз видел свою младшую сестру?
Свою старшую сестру?
Где ты в последний раз видел своих младших братьев,
Своих старших братьев?
Когда в последний раз выжигали твою милпу? Очищена ли она?
Заросла ли она сорняком?
Кто подметает твой амбар? Есть ли на нем кровля?
Готов ли он к урожаю?
Кто отгоняет скворцов? Кто готовит
Тебе лепешки?
Кто распевает твои имена на площади, когда внуки
Кружатся вокруг костра?
Когда ты приходишь домой с натруженной спиной,
Кто растирает ее мятным маслом?
Когда ты приходишь домой ночью в холод,
Кто ждет тебя на пороге?
Я не мог ответить.
Я никогда не плакал, будучи Чакалом, и не помнил ни одного момента в его жизни, когда бы он поддался этой слабости, по крайней мере после первого посвящения в хипбол. Там, где он вырос, не плачут, а если плачут, то умирают. Насколько мне было известно, он не мог заставить себя прослезиться. Его глаза утратили это свойство. Но ощущение близости слез, когда жидкость вокруг твоих глаз горчит и теплеет, давление растет, не исчезло. Проклятье, подумал я. Соберись. Я сидел, уставившись на лепесток герани. Он был длиннее других, стоял торчком на вывернутой ножке, как морской конек.
