Теодор Старджон - Рассказы
— О, Боже, сегодня ты особенно напакостил, правда? — сказала она оживленно.
Клянусь, я старался: я хотел наорать на нее, завизжать, но не смог. Сознание мутилось.
Нагнувшись, Лоретта забросила мою руку себе на шею.
— Помоги мне хоть чуть-чуть, — сказала она. — О-о-п ля! — Натренированным движением, задействовав свои сильные плечи и бедро, она поставила меня на ноги.
— Знаешь: мне понравился этот Генри, — щебетала она. — Он так улыбнулся, прощаясь: мне показалось, что все будет в порядке.
КРОШКА И ЧУДОВИЩЕ
Почему-то она с самого начала пожелала узнать о Крошке абсолютно все. До последней детали.
А его действительно звали Крошкой. Наверное, в ту пору, когда он еще был щенком, имя вызывало у всех улыбку умиления; потом смешно становилось совсем по другой причине.
Потому что со временем Крошка вымахал в огромного датского дога. Хвост у него, правда, остался необрезанным, зато во всем остальном… Гладкая лоснящаяся коричневая шкура, плотно облегающая могучую грудь и плечи. Громоподобный лай. Огромные карие глаза, сильные черные лапы.
И еще — у пего было большое и доброе сердце.
Родился Крошка на острове Сан-Круа, одном из Виргинских островов, покрытом пальмовыми рощами и плантациями сахарного тростника. Остров постоянно обдувал ласковый ветерок, а травы тихо шелестели, когда сквозь них пробирался фазан или мангуста. Там встречались облюбованные крысами руины домов, построенных еще рабами; сорокадюймовые стены разделяли арки, сложенные из необработанного камня. Полевые мыши рыскали по пастбищам, а в ручьях резвились на солнце голубые мальки.
Словом, остров как остров. Как же на нем умудрился вырасти такой необычный пес?
Уже в раннем детстве Крошка усвоил много полезных вещей. Хотя и было-то в нем тогда — лапы да уши… Для начала он научился уважать все, что его окружало. Вертких, зловредных и бездушных скорпионов — вершины инженерной мудрости Природы: хватило одной-единственной попытки обнюхать увенчанный шинами хвост одного из них. Неожиданно повисшую мертвенную тяжесть в воздухе она означала приближение урагана, и в доме начиналась полная катавасия, а его обитатели вдруг становились расторопными и покладистыми. Справедливость дележки — стоило ему только начать отпихивать братьев и сестер от материнского соска или кормушки, как его самого быстро прогоняли прочь. Крошка ведь был самым большим щенком в помете.
Главное, чему он научился, — уважению. Никто никогда не поднял на него руку; однако, будучи бесстрашным псом, он не вырос беспечным. Единожды испытанная боль от скорпионьего укуса; сильные и одновременно мягкие руки, отучившие его жадничать при еде; свирепая ярость урагана, — так постепенно, шаг за шагом Крошка постигал азы справедливости, одновременно учась осторожности. Он почти постиг главный закон этики: никто не попросит его сделать что-то, как и не запретит без явной на то причины. Взамен подразумевалось послушание, но не слепое, а наполовину осознанное. Оно строилось не на страхе, а на чувстве справедливости, и не мешало вовремя проявлять сметку.
В результате Крошка стал тем, кем стал — великолепным образцом своего собачьего племени. Но вот как он выучился читать, оставалось загадкой. Как и то, почему вдруг Алеку пришло в голову его продать. И не кому-нибудь, а именно ей, Алистер Форсайт, которую он и знать-то не знал…
Вот зачем ей все нужно было выведать про Крошку — чтобы понять. Потому что история-то вышла совершенно безумная. Алистер никогда не хотела иметь собаку, а если б и так — то все, что угодно, но не датского дога. И даже предположив совершенно невероятное — что ей вдруг стукнуло в голову купить пса именно этой породы! — все равно непонятно, причем здесь Крошка. Сами посудите: жил он на далеком острове, откуда его пришлось переправлять в Скарсдейл, штат Нью-Йорк, самолетом.
Во всяком случае, все ее письма Алеку не скрывали настойчивого любопытства. Как, впрочем, и его, написанные раньше, в те дни, когда он продал ей Крошку. Из тех писем она и узнала о встрече Крошки со скорпионом, об урагане и о многом другом. А если при этом она выудила хоть какую-то информацию о писавшем, то и это легко объяснимо. Алек и Алистер Форсайт никогда друг друга в глаза не видели, однако их несомненно сблизила какая-то тайна, связанная с Крошкой. Да так крепко, как не бывает даже у тех, кто вырос вместе.
«Вы спрашиваете, почему я выбрал именно Вас из всех живущих на Земле,
отвечал Алек в одном из первых писем на ее прямой вопрос.
— Должен признаться, что сам не знаю. Это все благодаря Крошке. Ваше имя впервые произнес кто-то из туристов, заглянувших к нам на коктейль с круизного лайнера. Кажется, его звали доктор Швелленбах — такой милый старикан. Так вот, услышав ваше имя, Крошка странно так вскинул голову, как будто я его позвал. Потом поднялся, подбежал к старику, навострив уши и тычась ему в ноги. Сначала мне показалось, что этот Швелленбах просто захотел прикормить мою собачку, однако Крошка не просил еды — он словно желал еще раз услышать ваше имя. Тут я и спросил про вас… Стоило мне на следующий день рассказать друзьям об этом случае и вновь громко произнести «Алистер Форсайт», как Крошка сорвался с насиженного места и стал проявлять признаки беспокойства. Он возбужденно дрожал, тычась мокрым носом в мою ладонь, и я не выдержал. Написал моему нью-йоркскому другу, а тот разыскал ваш адрес в телефонной книге…
Остальное Вам известно. Сначала у меня и в мыслях не было продавать моего пса — просто хотелось поделиться этой историей, и все. Но мне почему-то казалось, что Вам просто необходимо увидеть Крошку, а поскольку Вы сообщили, что не можете в ближайшее время покинуть Нью-Йорк, — что мне оставалось делать? Только отослать Крошку к Вам. Сейчас я сам не знаю, как отнестись к этой дурацкой истории: судя по количеству вопросов, которыми заполнены все ваши письма, она вас не на шутку встревожила».
Из ее ответного письма:
«Я вовсе не встревожена, с чего вы взяли? Да ни чуточки! Заинтригована, сгораю от нетерпения — это есть, а если и волнуюсь, то самую малость. Однако испуга нет и в помине, хотя не понимаю, почему. Порой мне кажется, что от Крошки — и, может быть, даже от кого-то вне его, — исходит волна успокоения. Будто у меня появился ангел-хранитель, кто-то даже более значительный, чем эта умная псина. Согласна, это может удивлять и интриговать, но совсем не пугает.
А у меня появились новые вопросы. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить: что именно доктор Швелленбах говорил обо мне в тот вечер, когда Крошка впервые услышал мое имя? Не оказывал ли кто-нибудь на Крошку влияние — кроме Вас? Что он ел, когда был щенком? Сколько раз…»
