Филип Фармер - Легенды Мира Реки. Тайны Мира Реки: Рассказы
— Означало бы не оправдать доверия, которое оказал тебе владелец замка. Знаю. — Родриго совершил непроизвольное движение, поглаживая не отросшую здесь, в Мире Реки, бороду. Медея ни с того, ни с сего спросила себя, а впрямь ли эта растительность на подбородке прибавляла ему привлекательности в те дни, когда он ею обладал.
Этого я о нем не знаю, — подумала она. — И этого я о нем не желаю знать. И все-таки мы двое кое в чем поразительно схожи. Мы оба прикованы к преданиям о нас.
— Да, — ровно сказала Медея. — Владелец этого замка много раз говорил мне, сколько замыслов ему пришлось задействовать, сколько источников строительных материалов пришлось исчерпать, сколько простой и тяжелой работы пришлось вложить, чтобы здесь поднялся замок. — Она бросила взгляд на запертые ворота. Песнь Реки слышалась даже через створки из железного дерева. — Я поступила бы дурно, если бы, следуя прихоти, развеяла прахом все его труды.
— Значит, ты понимаешь, почему я запрещаю тебе идти.
— Он цеплялся за свое решение упорней, чем травы Долины Реки — за почву. — Пусть даже ты хозяйка этой твердыни, порой долг хорошего слуги — призвать хозяина увидеть свои ошибки.
Она вложила ладонь в ладонь Родриго, ощутила, как груба его кожа и замечталась, вопреки себе, о том, что загрубелые от соли и солнца руки Ясона не стали бы так сурово скрести ее плоть. И все же она принудила свои губы нежно улыбнуться.
— Когда-то, Родриго, как давно, для нас больше не может иметь значения, когда-то ты служил лучшему господину, чем я. Ты верно ему служил, даже когда твои враги побудили его перемениться к тебе и отправить тебя в изгнание. Я слышала от твоих людей, какой неколебимой оставалась твоя любовь к тому твоему господину все годы несправедливого изгнания.
— Люди, которые за мной идут, слишком хорошо знакомы с преданием, и слишком плохо со мной, — заметил Родриго. — Я служил моему королю Альфонсо, как и любой добрый рыцарь. Я принес ему присягу. Первая моя клятва верности была дана его брату Санчо, который прежде него властвовал в Кастилии и пал от руки убийцы. — Он бросил на Медею взгляд, от которого ей сделалось тревожно. — Я знал, что Альфонсо не был полностью свободен от подозрений в пролитии крови брата, но доказательства отсутствовали, а страна нуждалась в короле. И я дал клятву верности моему новому властелину вместе со всеми остальными рыцарями Кастилии. Я сдержал слово. И любовь здесь ни при чем.
И никакой любви…
Она почувствовала, что ее улыбка затвердевает, точно высохший мед.
— Итак, мы согласны, ты и я, что верность слову важнее, чем любовь. Я тоже дала слово. Я пообещала сберечь и сохранить этот замок. Так я и сделаю. — Она отступила от ворот, знаком предложив ему следовать за собой.
Позднее, когда главные ворота замка закрылись за ней, Владычица Колхиды поправила на плечах легкий плащ Иссы и с блаженством вдохнула воздух свободы. Перед ней в сумерках лежала равнина, а позади равнины, среди палаток вражеского лагеря, ее ждали сыновья. Ее сыновья… И никто другой.
Медея прикоснулась к груди, где был спрятан кинжал. Его, конечно же, найдут, и отберут у нее, прежде чем она хотя бы вступит в палатку своих детей. Они что-то заподозрят, если она не придет, неся смерть.
И пусть подозревают, им все равно ничего не узнать.
Кинжал у нее на груди был в действительности дар для ее сыновей — такой превосходный стальной клинок, такая редкость! В конце концов, это их дар мне — ее кровь во второй раз, — подумала она. — Кинжал — самое меньшее, чем я могу их отблагодарить. Подлинная смерть, которую она несла, таилась в ином месте — в изящных шпильках, удерживающих ее волосы. Они не были остры, нет, иначе их непременно сочтут оружием и заберут у нее — лишь округлые, невинные, на вид украшения на концах стерженьков, были в действительности затычками, а в полой сердцевине каждой шпильки… яд. До чего поразительно, что она, которую миф объявил владеющей тайнами тысячи ядов, оказалась в мире, где отравы не существовало. (Даже одеяние из шерсти и огня, которое она послала Креусе, едва ли было отравлено, если отбросить выдумки. Она пошла к той суке со свежей кровью своих детей на руках, безумная для каждого часового, который страшился богов. А следовательно — святая. Она изрекла пророчество, или то, что ей удалось заставить звучать как бред — и они провели ее к царевне, ибо гремящие слова даже самому тупому из стражей худо-бедно давали понять, что она произносит речи, касающиеся грядущей радости их царственной госпожи. А затем, когда Креуса, точно обалдевшая корова, пялилась на безумицу-северянку, как просто оказалось обратить исступленный пророческий танец в орудие смерти).
Все, что я соткала — это узоры, бегущие вперед и назад по сучкиному чертогу. Все, что сделала — танец с бормотанием самой дикой невнятицы, но с именами Креусы и Ясона, раздающимися достаточно часто, чтобы эта молокососка не решилась приказать стражам остановить меня или заткнуть мне рот. Кровь на моих руках тоже оказалась кстати. Хотела бы я знать, я только думала об этом, или действительно лица моих умерщвленных малышей изгнали в ночную тьму мою душу? Так трудно понять, оглядываясь назад, где заканчиваются домыслы и начинается правда жизни. И притом — чья правда?
Так я плясала, воспользовавшись своим безумием, истинным или притворным, как прикрытием, которое поможет мне оглядеться и найти в ее чертоге то, что принесет ей смерть. Если не останется ничего другого, я пообещала себе вырвать клинок у одного из стражей, хотя я и заплачу за это жизнью на месте. А все оказалось легче легкого. Она любила, чтобы ее чертог был ярко освещен, эта царевна. Чаши с горящим маслом стояли на высоких бронзовых стеблях, точно огненные цветы, по всему чертогу. Я улучила минутку, схватила две из них и опрокинула на эту дурищу. И пока масло пропитывало ее шерстяное свадебное одеяние, а пламя весело взбегало по нему, я бросилась прочь. Стражи были слишком оглушены воплями — сухая промасленная шерсть так хорошо горит — чтобы меня преследовать. Их всех одолело их собственное безумие, то, которое позже сберегло их головы на плечах, когда весть об их роковом промахе дошла до царя.
«О, повелитель, нас не в чем винить! Прибыл сверток с великолепным свадебным одеянием, даром для твоей царственной дочери. Она немедленно надела его в восхищении, и ее немедленно пожрал огонь, с помощью колдовства вплетенный в шерсть черной ведьмой из Колхиды».
Медея рассмеялась про себя и погладила шпильки в волосах, точно верных охотничьих псов. Скоро их пустят по следу. Это стоило ей дней и недель отчаянных одиноких усилий на грани истинного безумия, но она своего добилась: она брала ежедневную порцию жвачки грез из своего грааля, пережевывала, заглатывая как можно меньше слюны, и сплевывала в подставленный сосуд. Когда накопилось достаточно, она тщательно проварила все это на огне, и получила малую долю поистине жуткого зелья.
