Владимир Ильин - Зимой змеи спят
Рувинский отпустил тормоза и наклонил ручку управления, выводя машину со стоянки. На ветровом стекле-экране тут же возникла карта города с обозначением «пробок» на дорогах и прогнозом опасных участков.
— Ладно, — сказал он, — попробую снять все свои наличные запасы юмов… хорошо, что я своевременно сделал «заначку» от Ассоциации…
Они выбрались на магистраль, которая мало чем напоминала бывший Проспект Мира.
Только временами то тут, то там, проскакивало что-то знакомое, сохранившееся на протяжении всех этих лет. На месте спорткомплекса, возведенного некогда к Московской олимпиаде, ныне находился гигантский бизнес-модуль. Рувинский приткнул турбокар в свободное местечко на стоянке, наказав Георгию ждать, и ушел в зал, где находились банковские терминалы. Вернулся он быстрее, чем ожидал Ставров, и с очень довольным видом.
— Вот! — сказал он, демонстрируя Георгию тонкую карточку так, как будто можно было невооруженным глазом прочитать ее содержимое. — Живем, Герка!.. Не надумал еще, в какой отель двинем?
— А тут и думать нечего, — сказал Ставров. — Конечно, в «Айсберг»!..
— Почему именно туда? — осведомился Рувинский, осторожно выруливая между турбокарами. — Там же, небось, дерут втридорога, это же «шестизведочник»!.. А что-то подешевле и поскромнее твою широкую натуру не устраивает?
— Нет, не устраивает. И по той простой причине, что в других отелях не может быть того кирпича с гильзой в дырке!..
Рувинский воззрился на своего спутника так, будто тот превратился в воскресшего покойника. Потом вдруг откинул голову назад и оглушительно захохотал.
— Осторожно, — с некоторой досадой посоветовал Ставров. — Ты же все-таки машину ведешь, и не по пустыне, а по городу!..
— Да я не веду ее, а автопилот! — сказал Рувинский и, сняв руку с джойстика управления, красноречиво помахал ею в воздухе. — Ну ты даешь, Гера!.. Ты меня просто убил… без ножа зарезал!..
— Ну уж, — возразил Ставров. — А что я такого сказал?
— Послушай, ты в детстве, наверное, слишком любил сказки, да? Ну, признайся!..
Потому что ничем иным, кроме как печальным следствием твоей исступленной веры в волшебство и чудеса, я твою идею назвать не могу… Даже если отбросить возможность того, что нужный нам кирпич действительно был использован по назначению, а, скажем, не был вывезен прорабом на свою дачу или не разломался на куски от падения из рук пьяного каменщика, и даже если допустить, что гильза в нем осталась в целости и сохранности, а не была выковырнута каким-нибудь зорким и любознательным строителем, то шансы на успех у нас так малы, что их можно разглядеть только в микроскоп!.. Ты хоть представляешь, сколько кирпичей необходимо, чтобы построить пятидесятипятиэтажный отель? И сколько уйдет времени на проверку каждого из этих кирпичей? И как технически это сделать? Да даже — допустим, и пусть Бог меня простит за это допущение! — если мы и найдем тот самый кирпич с начинкой в виде ценнейшей информации, то как мы сумеем добраться до него? Будем долбить стену на глазах у удивленных прохожих и под носом у администрации?!..
Ставров терпеливо сносил все издевательства своего напарника, с преувеличенным интересом разглядывая город через боковое стекло. Потом повернулся и сказал:
— Знаешь, Валерка, я не буду отвечать на все твои вопросы. Тоже мне, заладил:
«как», «как»!.. Как говаривала моя супруга Оля, «как накакаешь — так и съешь», извини за выражение… Но в твоем монологе меня порадовал один момент — то, что ты сказал «у нас» и «мы»!.. А всё остальное — это уже детали, над которыми мы с тобой вместе будем ломать мозги.
— Ты думаешь, стуит? — с сомнением спросил Рувинский.
— Я думаю — да, — серьезно ответил Ставров. — Ради такой информации стуит не только голову поломать, но и руки, ноги и даже ребра!..
— Только лучше не свои, — улыбнулся Валерий.
* * *Магнитонаручники прочно приковывали его руки, ноги и даже шею к креслу из стальных никелированных трубок. Нечего было и пытаться хоть на немного ослабить их безжалостную, хищную хватку, и пленник знал об этом. Но все равно тщетно напрягал мышцы, словно надеялся, что высоколегированный магнитный сплав лопнет, и тогда удастся освободить хоть какую-то часть тела. Но все усилия были безнадежными, и даже верный Оракул в этом положении не мог ни помочь, ни утешить…
Самым обидным было не то, что он второй раз в своей жизни лишается свободы и что теперь, в отличие от первого заточения, даже естественную нужду нельзя было отправить по-человечески, а нужно было ходить под себя. Обиднее всего было то, что на этот раз он был обречен на муки несвободы не врагами, пусть даже и прикидывающимися этакими участливыми деловыми партнерами, лишь ввиду особой необходимости вынужденными идти на крайние меры, а тем, кого всю свою жизнь считал своим другом. Собственно, так и должно было случиться, и следовало с самого начала иметь в виду, что за ним, всю свою жизнь занимавшимся Наблюдением, тоже могут наблюдать. Причем тайно, с использованием таких средств, о которых здесь пока и не подозревают… например, гипноизлучателей, создающих эффект невидимости, и голомакияторов, позволяющих «надеть» на себя любую внешность…
Но, поглощенный своим собственным наблюдением, человек забыл о предосторожности и теперь жестоко расплачивался за это. Едва он закончил телефонный разговор с Георгием, как рядом с ним материализовался из небытия, подобно чертику из старинной шкатулки, Ден Лумбер и без лишних слов набросился на него с магнитонаручниками. Приковав его к креслу, он, не вступая в переговоры, повернулся и вышел из квартиры, и человек знал, куда он отправился…
Он провел в кресле, ставшей для него тюремной камерой и одновременно орудием мучительной пытки, весь день. Под вечер ему удалось задремать, а проснулся он от звука открывающейся двери. Оракул предупредил, что это Ден. Собственно говоря, никого другого человек и не ожидал.
Ден вошел, бодрый, энергичный, с удовлетворенно блестящими глазами, и человек в кресле ощутил к нему невольную зависть.
— Ну вот, — сказал Ден без лишних предисловий, — приманка заброшена, теперь остается ждать, пока рыбка проглотит ее вместе с крючком…
— Как ты мог, Ден? — прохрипел человек в кресле. — Как у тебя хватило совести пойти на такое?
— Совести? — задумчиво переспросил Лумбер. — Хм, да ты и вправду переродился, Май. Ты начал мыслить их моральными категориями: совесть… стыд… любовь…
Значит, ты на самом деле перестал быть Наблюдателем. Настоящим Наблюдателем, Май… таким, как Элефер, например… Помнится, он рассказывал, как однажды, во времена охоты на ведьм, на его глазах младенца, подозреваемого в нечистом происхождении, подвергали пытке огнем, а он смотрел и не имел права не только шевельнуть хотя бы мизинцем, но и отвести взгляд в сторону, потому что видеокамера была встроена в его глазную линзу… Мы все должны быть способны на это, Май, а раз так, то разве применимо к нам это нелепое понятие — совесть?
