Анхель Куатье - Схимник
нем был свет, когда-то оно билось, и в этом биении звучало дыхание жизни. Это сердце умело чувствовать, оно хотело любить. "Иметь или быть?" вот вопрос который стоял перед обладателем этого сердца много лет назад. Теперь он имеет все, и его нет.
Видение пропало.
Ах, - я сжался от боли, высвободил руку из рукопожатия и схватился за грудь; казалось, будто бы раскаленный двадцатисантиметровый гвоздь вонзился в эту секунду мне в сердце.
- Что с тобой?! Ты нездоров? - в глазах у Николая читалось недоумение. - Эй, как тебя там - Актай, Албан, Агван? Что ты с ним сделал?! Что это за молитва?
- Он не может остаться с тобой, - спокойно ответил Агван. - Он должен ехать в монастырь.
- Да, не могу, - прохрипел я, превозмогая чудовищную боль. - Мне надо ехать...
- Сумасшедшие...
Я потерял сознание. Когда очнулся, мы уже сидели в аэропорту Иркутска, в общем зале. Погода была ужасная, даже в здании слышался дождь. Он неистово хлестал по кровле, стучался в окна, тянул через двери промозглым ветром. Как только мы смогли приземлиться...
- Данила, - позвал меня маленький монах. - Тебе лучше? Давай, держись, мы уже близко. Осталось совсем чуть-чуть. Мара теряет силы. У нас все получится!
- А где Николай? - спросил я.
- Уехал, - Агван печально улыбнулся. - Думаешь, ты ему нужен? Нет, Данила. Ему никто
не нужен. Он сам себе не нужен. Да его и нет. Хотел все купить и все купил. Большая была душа, многое было дано. Но все зависит от выбора, а выбор есть всегда.
- Куда мы теперь?
- На вокзал. На поезде поедем. Погода только хуже становится, - Агван надел на свои плечи котомку и сделал мне знак, что надо идти.
Совсем стемнело. На город oпycтилась ночь. Маленькую кухоньку освещала одинокая лампочка, висящая под самым потолком на одних проводах.
За окном шел дождь, как в ту ночь, в Иркутске. Стало холодно. Данила встал, зажег конфорку. Потом сел на свое место и продолжил рассказ.
Через час мы уже были на железнодорожном вокзале. Агван взял билеты. До отправления оставалось еще несколько часов. Мы расположились в зале ожидания и задремали. Я проснулся от оживленного разговора где-то по соседству. Мой маленький спутник весело смеялся, беседуя с пожилой супружеской парой.
- Агван, смотри, Данила проснулся, - сказала женщина.
У нее были монголоидные черты лица - достаточно большие, но раскосые, карие глаза, широкие скулы и странный нос без переносицы.
- Данила, познакомься, - сказал улыбающийся Агван. - Это Ользе, она бурятка, как и я. А это ее муж - Сергей Константинович.
Старики уважительно качнули головами в мою сторону. Ользе тут же пригласила меня к импровизированному столу:
- Данила, присоединяйся к нам, тебе надо перекусить.
- Спасибо, с удовольствием. - ответил я и подсел к компании.
На льняной салфетке были разложены домашние пирожки, разные овощи и приправы к ним.
- Видно, сильно проголодался, - сказал старик, глядя на то, как я уплетаю за обе щеки.
Сергею Константиновичу было, как мне показалось, лет семьдесят пять. Выглядел он очень аристократично - высокий лоб, копна седых волос, круглые очки, усы и аккуратная профессорская бородка.
- Мы проделали большой путь. Едем в буддийский монастырь по воле моего Учителя, - признался Агван.
- Это хорошо, - сказала Ользе, - мы тоже поближе к святым местам перебираемся. Умирать скоро, да и внука повидать надо. Скучаем по нему... Как он там?..
- А вы не здесь живете? - спросил Агван.
- Я родилась на Байкале, но отец отправил меня в Ленинград, учиться. В университете мы с Сергеем Константиновичем и познакомились. Он был на философском, а я на филологическом. Потом война, блокада... Теперь одни остались. Дочка умерла в родах, оставила нам мальчонку. А он вырос да уехал. При буддийском монастыре живет, надо повидать, попрощаться.
Я смотрел на этих стариков и дивился их отношениям. Они прожили вместе более пятидесяти лет, а казалось, будто бы только вчера познакомились. Сергей Константинович заботливо оберегал Ользе, а она ухаживала за ним.с удивительной нежностью и уважением. Они, казалось, были частью единого целого - интеллигентные, умные и невероятно добрые.
Объявили, что поезд на Улан-Удэ подан под посадку. И тут выяснилось, что мы с нашими новыми знакомыми едем одним поездом, даже в одном вагоне, только купе разные. Но эту проблему мы быстро решили. Через полчаса Агван начал дремать, и я отправил его на верхнюю полку, чтобы он выспался. Да и поздно уже.
Мне же спать не хотелось. Я чувствовал себя неспокойно. За окнами поезда непроглядная темень, дождь продолжался с прежней силой, колеса нервно стучали. Я не находил себе места. В обществе этих двух милых стариков мне было легче.
Данила, а ты на посвящение едешь? - спросила Ользе.
- В каком смысле? - я не понял вопроса.
- Ты же собираешься послушником стать при монастыре? - удивилась она.
Я даже рассмеялся:
- Да уж, скажете тоже! Какой из меня буддийский монах, я же европеец! Ну или как там?.. - я смутился, мне показалось странным, что я назвал себя европейцем.
- Не скажите, юноша, - вмешался в разговор Сергей Константинович. Европейцы не так уж далеки от Востока, как это принято думать. А буддизм так и вовсе наша первая религия.
- Ну конечно! - я выразил свое сомнение. - Это почему же?
- В Древней Греции было много великих философов. Но только двум удалось создать уникальные философские системы. Они рассказали нам о мире, о человеке и его предназначении, каждый по-своему. Их звали Платон и Аристотель.
- "Платон мне друг, но истина дороже" - это, кажется, Аристотель сказал? - признаюсь, я сам себе удивился, употребив к месту этот совершенно непонятный мне до сих пор афоризм.
- Вот, вот! Именно! -- обрадовался Сергей Константинович. - Платон изучал сущность человека, а Аристотель - его содержание. Изучать сущность всегда тяжелее, нежели описывать то, что видишь. И поэтому Платона мы быстро позабыли, а вот Аристотеля возвели в ранг великих мудрецов.
- И причем тут буддизм? - мое недоверие было еще при мне.
- Да, по большому счету, ни при чем...
- В смысле?!
- Как бы тебе это объяснить, Данила, - было видно, что Сергей Константинович решал, надо ли ему говорить то, что он собирается сказать, или нет.
- Сережа, объясни ему по-человечески, - вмешалась Ользе.
- Ну ладно, - согласился Сергей Константинович. - Аристотель размышлял так, словно бы его местом работы был сталеплавильный цех. Он полагал, что есть материя, и время от времени она превращается во что-то - в тебя, в меня. А потом уходит в никуда, обратно в материю. И все. Это не круг, а линия - от рождения до смерти. Так думают и все нынешние европейцы. Из праха появляемся и в прах обращаемся.
