Полдень XXI век - Журнал "Полдень XXI век" 2005 №1
Мы нашли в кухне стеклянную плошку с крышкой типа сковороды для микроволновки и с полчаса ловили в кухне тараканов. Набрали штук тридцать. Затем мы пометили Сталина лаком для ногтей, который нашли в косметичке Си. Костик двумя точными движениями нанес ему на крылья по одной алой точке. Крылья стали похожи на погоны, а таракан на генералиссимуса.
И мы вбросили генералиссимуса в народ.
— Ну-ка дай спироскоп! — потребовал Костик.
Он надел очки, минуту обозревал стеклянную кастрюлю с тараканами, затем объявил:
— Десять с какими-то душами, не считая Иосифа. Остальные бездушны.
— С душами, наверное, интеллигенты, — предположил я.
— Ага! — сказал Костик с непередаваемым сарказмом.
И тут в мою комнату без стука ворвалась мадам Полуэктова. И сразу же устремилась к столу, на котором стояла стеклянная сковорода.
— Ага! Я так и думала! Кто вам позволил брать мою посуду? — закричала она и только тут заметила, чем полна эта посуда.
— А-ааа! — заорала она в ужасе, замахала руками и выскочила из комнаты.
— М-да, влипли, — сказал Костик.
— Слушай, надо прятать подопытных животных. А то потравят ведь. Иосифа изведут в два счета, — сказал я.
— Ну душе-то его ничего не будет. Бессмертна, сука. Переберется куда-нибудь, — сказал Костик.
— Придется ему в подполье уходить. Опять, как до революции, — пробормотала проснувшаяся от крика Си.
Глава 8. Похороны
На девятый день со дня смерти состоялись похороны Калерии Павловны.
Отпевали в храме Святого Князя Владимира, что на Петроградской стороне, вблизи Дворца спорта «Юбилейный». Уже с утра там были заметны приготовления: прямо в притворе храма соорудили деревянный настил с задником, затянутым серебристой тканью и увитым еловыми ветками. Менеджер по продажам Макс бегал по двору с листком бумаги и командовал кому что делать. Метрах в пятидесяти от подиума стоял пульт, похожий на те, что употребляются на рок-концертах.
Судя по всему, готовилось изрядное шоу.
Я выполнял свои обычные обязанности руководителя службы безопасности, расставляя охранников по периметру двора и у входа.
Гроб с телом тетки Сталин с утра стоял открытым в церкви, к нему постепенно стягивался народ.
Надо сказать, что предстоящее отпевание и погребение вызвали немалый ажиотаж в политической жизни Петербурга. Мачик тоже приложил к этому руку, он добивался максимальной шумихи.
Был погожий весенний день, воробьи купались в пыли у церковной ограды, солнце золотило купола. К одиннадцати часам во двор церкви прошествовал организованный отряд пенсионерок-сталинисток, экипированных красными флагами, повязками и транспарантом «Сталин и сейчас живее всех живых!»
Оставив транспарант и флаги вне храма, пенсионерки, крестясь, зашли внутрь и заняли позицию у гроба. Среди них выделялась одна — штурмового вида, с красным розанчиком на старомодной шляпке и ярко накрашенными красными губами. На вид ей было лет восемьдесят, но бодрости хватало на двоих сорокалетних.
Скоро возникла и оппозиция в лице человек пяти пикетчиков от демократических сил, занявших места у ворот церкви. Там были три хиповатые девушки с плакатиками «Нет сталинизму!», пожилая руководительница, по виду диссидентка со стажем, и неопределенного возраста и цвета невзрачный человечек в помятой шляпе.
В храме немедленно прознали про оппонентов. Розанчик вышла на крыльцо, осенила себя крестом и достала мобильник. Сказав в трубку несколько слов, старуха снова спряталась в храме, успев погрозить диссидентам кулаком.
Минут через пятнадцать к собору торопливой походкой приблизился седобородый старец с матюгальником и, устроившись метрах в пятнадцати от диссидентов, начал поливать их лозунгами и проклятиями через рупор.
К этому времени во дворе уже стояла машина телевидения, а рядом бродили оператор с молоденькой редактрисой, у которой в руке был микрофон с надписью «ОРТ».
Мачик сумел подкупить Первый канал.
Становилось весело. Старец кричал в матюгальник:
— Сталин — наша слава боевая! Сталин — нашей юности полет!
На что хиповатые девушки скандировали тонкими голосами:
— Ста-лин ац-той! Ста-лин ац-той!
Калерия Павловна, съежившись, лежала в гробу с бумажной ленточкой поперек лба.
И тут к храму подъехала процессия из четырех черных «мерседесов», возглавляемая лимузином-катафалком непомерной длины. Из «мерседесов» принялись выгружаться грузины — все в черном, напоминавшие грачей с картины Саврасова. Возглавлял их пожилой грузный человек с властными жестами — по виду не меньше князя. Четверо молодых людей были в костюмах джигитов, в камзолах с газырями и кинжалами и в смушковых шапках. Они сразу же встали в почетный караул возле гроба.
Были и женщины — старые и молодые, в черных кружевных платках, и дети — бледненькие грузинские княжны с огромными печальными глазами, и даже один младенец, которого торжественно вынесли в роскошной коляске из катафалка, водрузили на колеса и ввезли в церковь.
Мачик появился из своей «ауди», расцеловался с грузным стариком, и они оба вошли в церковь.
Отпевание началось.
Молодой батюшка с бородкой принялся что-то выпевать, ему вторил басом дородный дьякон, служка подкидывал в кадило что-то, вероятно, топливо.
На хорах запели певчие, в храме было не повернуться из-за обилия зевак и журналистов.
Тетке Сталин предрекали вечную память, но было непонятно — к кому конкретно относится этот долгосрочный прогноз: к вождю народов или к скромной учительнице черчения.
Наконец служба подошла к концу, свечи были погашены и положены в гроб, а сам гроб накрыт крышкой.
Абреки подняли его на плечи и двинулись к выходу. Толпа потянулась следом, крестясь.
На улице гроб водрузили на подиум перед экраном, и тут рядом с гробом появилась Серафима Саровская, одетая в длинный малиновый балахон из парчи, в кокошнике и с непонятным жезлом в руке.
Это был китч, достойный кисти Глазунова.
Камеры и микрофоны обратились к Серафиме. Толпа застыла.
А Серафима, указывая жезлом на закрытый гроб, начала заупокойно вещать:
— Наступил девятый день, как преставилась раба Божия Калерия, и сегодня ее душа расстается с телом…
Заиграла музыка из колонок. Кажется, это был Григ, «Песня Сольвейг».
— Какую новую обитель изберет эта бессмертная и великая душа? — задала риторический вопрос Серафима. — Кто обретет эту душу? Кого она поведет по жизни, как вела своего великого обладателя?
