Роланд Грин - Конан у Ворот Зла
Либо гонец не понял киммерийца, либо решил, что перед ним не тот человек, который имеет право на ответ. Так или иначе, но заговорил он лишь тогда, когда Кубванде (опять!) знаком приказал ему говорить.
Конану была преподнесена история о деревне, атакованной тварями, которые, казалось, вышли из кошмарного сна. Твари напоминали обезьян, но были покрыты чешуей, подобно гигантским ящерицам, и имели острые зубы, а аппетит у них был как у обезумевших от голода львов. Пара дюжин жителей деревни были убиты, еще большее количество людей ранены. Хижины, зернохранилища, склады с припасами — все уничтожено. Целый отряд вражеских воинов не мог бы причинить большего вреда.
Конан отметил взгляды воинов, которые смотрели на него так, будто великан-варвар владеет ключом к этой загадке. Похоже, Рыбоеды были не единственными, кто считал киммерийца распоследним болваном, который отважится вступать в схватку с демонами!
Конан тихо пробормотал себе под нос страшное ругательство, желая только одного: чтобы он и эти женщины оказались где-нибудь подальше от земель бамула. Но пожелание осталось лишь пожеланием.
Киммериец перевел дух и выдал новую порцию тихих ругательств, на этот раз в адрес всего подлого женского племени. Кроме, конечно, той, чья тень бродит сейчас в райских кущах среди других достойных воинов. Подумать только, если б не две потаскушки, не было бы и ссоры с Идоссо. Впрочем, у Конана есть выбор — оставаться среди бамула или, забрав двух глупых куриц, отправиться восвояси. За первым же поворотом ему придется раз и навсегда отморгаться от дыма здешних очагов.
— Идоссо, друг мой, — проговорил Конан. — Эти две юные прекрасные женщины — слишком великая честь для меня. Я должен сделать что-нибудь, чтобы заслужить их. Просто так я не могу их взять.
— М-да? — Ворчание Идоссо напоминало ворчание медведя, но скорее медведя разбуженного, нежели обезумевшего от ярости или голода.
— Так что, Идоссо, друг мой, я думаю, что нам лучше всего взять ноги в руки и отправиться в эту вашу долину Дохлого Слона, посмотреть — что там учинили эти демоны, — продолжал гнуть свое Конан. — Давай уговоримся так. Ежели я пособлю бамула одолеть демонское отродье, тогда я возьму этих женщин. В конце концов, я найду им применение. Я употреблю их в хозяйстве. Но клянусь Кромом! Сперва я обзаведусь этим хозяйством и лишь потом возьму туда женщин! Конан из Киммерии не берет ничего из того, что ему бросают, как кость собаке. Так что народу бамула лучше всего зарубить это себе на носу.
Даже Конан, который был небольшой мастер читать в душах людей, по выражению глаз воинов понял, что поступил правильно. Ясное дело, этот поход либо докажет, что Амра в самом деле великий воин, либо выявит, что он заодно с демонами. Вот что говорили глаза собравшихся воинов.
Только лицо Кубванде оставалось непроницаемым. Конан прикинул в уме: насколько проще станет жизнь среди воинов бамула, если младший вождь вдруг угодит в лапы выходцев из Преисподней?
Ну да каждому свое! Конан примет собственную участь, если на то будет воля сурового Крома. И не в обычаях киммерийцев толкать другого на тропу смерти, пока тот не сделал ничего дурного.
Затем Конан снова перевел взгляд на женщин. Не составило труда догадаться: девахи мечтают лишь о том, чтобы великан-варвар оказался достойным какого-нибудь высокого положения среди воинов, такого положения, которое позволило бы ему защитить их. Короткий, но впечатляющий опыт общения с Идоссо, похоже, сделал бабенок безразличными к тому, каков Конан с виду — белый или черный, коричневый или пурпурный, желтый, будто житель Кхитая, или вообще пятнистый, как псоглавец из старой сказки. Главное — чтобы широкая грудь киммерийца надежно защищала от быстрых и тяжелых кулаков старшего вождя.
Конан рывком поднял женщин на ноги и дружески облапал обеих.
— Ну, — прорычал он собравшимся воинам, — что скажет народ бамула? Или так и будете стоять, пялясь на меня, до тех пор, пока я буду ходить и собирать свои копья, жратву, а потом отправлюсь в битву против демонов лишь с этими двумя потаскушками в виде подкрепления?
После этих слов у Конана создалось впечатление, что в ближайшее время нового столкновения с бамула у него не предвидится.
Далеко на севере, в пиктских землях, Лизениус сидел и изрыгал проклятия. Впечатление было такое, будто он нарочно испытывал терпение своей дочери Скиры. Уже не раз Скира, с трудом сдерживая гнев, в открытую попрекала папашу. Ведь надо быть полным болваном, попусту растрачивая силы, вместо того чтобы заниматься делом — а именно: держать в страхе пиктов.
— Слабаки они жалкие, эти пикты! — таков был ответ. — По мне, так лучше раз и навсегда запугать их до смерти, нежели позволять им плодиться, рождая все новые поколения слабаков.
— Да уж, касательно некоторых это можно сказать наверняка, — заявила, улыбаясь, Скира. — Вот и ко мне они уже сколько раз подъезжали со сватовством.
Улыбка исчезла с ее лица, когда отец фыркнул на нее, не сердито, однако и не по-доброму.
— Кончай выпендриваться, девочка. Не мни о себе лишнего. Здесь есть десять кланов, которые пойдут за нами куда угодно, стоит лишь зародить среди их вождей надежду, что они могут получить от тебя сыновей.
До тех пор пока отец не отвернулся, на лице Скиры оставалась тень улыбки. Да и потом, когда Лизениус зашаркал к выходу, строптивая девчонка не изменила позы и не склонила головы.
Чародей направлялся по переходу в другое помещение, где будет корпеть над своими стигийскими свитками. Впрочем, корпение его не было совсем бесплодным. Он много внимания уделял этим свиткам — искал истинного Мастерства в заклятии Бродящего По Миру. Он хотел не случайно перемещать нечто из одной точки мира в другую, а делать это направленно, перемещая нечто или кого-либо (кого считал нужным) из одного определенного места в другое.
Скира поежилась — и не только от холода, царящего в пещере. Ей уже не раз доводилось слышать, как отец бормочет невнятно о том, что кровавые жертвоприношения помогли бы ему в этом деле. Лучше всего кровь ближайшего родственника. А Скира была как раз тем самым единственным родственником, который остался в живых из всей, некогда многочисленной, родни.
Кровь ближайшего родственника или кровь МНОГИХ жертв. Какой выбор сделать? Пожертвовать собой? Или выйти замуж за какого-нибудь кривоногого пиктского вождя в обмен на кровь десятка его воинов, жен и рабов?
Дрожь прошла. Осталась лишь внутренняя, глубоко спрятанная тревога. И жгучее, непреодолимое желание поближе познакомиться с папашиным колдовством.
