Игорь Вереснев - Упрямое время
– Я сказал, ты думай.
На раздумья мне дали сутки. А уже следующей ночью решили поторопить.
– Хватит спать. Слезай со шконки, – Булавка, парень лет восемнадцати, попавший к нам на зону с малолетки, дёргал меня за плечо.
– Чево?
– «Чево»! Слезай, говорю.
– Зачем?
– Да не бзди. Ворон говорить с тобой хочет.
Я подчинился. Спрыгнул со шконки, спросонья плохо понимая происходящее. Хотел одеться, но Булавка не дал, повёл в умывальник, «чтоб пацанам спать не мешать». Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Вспомнил, как в армии молодых так же водили, «на разговор». Но то армия, там силу уважали. Меня, здорового бугая, успевшего получить первый взрослый по плаванью, деды не трогали. Здесь же физическая сила значила мало, здесь жили «по понятиям». Я лихорадочно придумывал, что сказать Ворону. Как убедить, что не нужно меня трогать. Что я такой же враг ментам, как и они. Ведь это же общее правило – «враг моего врага…»
В умывальнике стояли четверо, все блатные, но Ворона среди них не было. Я открыл рот, чтобы спросить… И тут Булавка меня ударил. Сзади, по почкам.
От неожиданной боли я вскрикнул, подался вперёд… И понеслось! Со мной никто и не собирался разговаривать. Меня ломали. А я не ожидал, не готов был морально к такому. Первый раз в жизни меня били подло, без предупреждения, одного впятером.
Когда перед глазами у меня кровавые пятна поплыли, удары прекратились. Я понял, что лежу на полу, забрызганном моей собственной кровью.
– Чё, может, и опустим его сразу?
– Не, Ворон не велел пока.
Один из блатных наклонился, потянул меня за волосы.
– Чё разлёгся, Спортсмен? Вставай, юшку с рожи смой, прибери здесь и – на шконку. И думай быстрее, пока Ворон добрый.
На следующий день Булавка пришёл за ответом.
– Так что, надумал? Или под шконку полезешь?
Я не ответил. Непроизвольно потрогал кончиком языка шатающийся после ночных «разговоров» зуб. И почки до сих пор ныли. Посмотрел на стоящего передо мной пацана. Вот же сволочь! Ни роста, ни веса. Шибздик. Я его одной левой вырубить могу… если один на один, а не стаей, со спины. Шакалы…
– Ты чего в молчанку играешь? – поторопил пацан. – Что Ворону передать?
– Передай, что я его законам не подчиняюсь.
Глаза у Булавки округлились от удивления. Хмыкнул, осклабился.
– Мне что, передам. За базар тебе отвечать.
Прошёл день, второй, третий. Ничего не происходило. На четвёртый меня неожиданно позвали к мастеру. Звал не блатной – такой же «мужик», как я. Потому подвоха я сразу не почуял.
– Эй, Карташов, тебя там мастер зовёт.
– Зачем?
– Почём я знаю? У него и спроси.
– А где он?
– В кайбаше у себя сидит.
Кайбаш – деревянная будка три на три метра – притулился слева от входа в цех. Там в самом деле было что-то вроде кабинета нашего мастера-вольняшки. Я неторопливо вытер руки ветошью и пошёл, размышляя, что ему могло понадобиться от меня за полчаса до конца смены. Шабашка какая? Вряд ли. Слесарь из меня так себе – заусеницы с заготовок рашпилем обтачивать. Тут мужики и вправду с золотыми руками есть. Такое творят – не увидел бы, не поверил.
Я бы и в дверь зашёл так же, размышляя. Но в последнюю минуту что-то тенькнуло внутри, заставило оглянуться. И заметить Булавку, нарисовавшегося у меня за спиной.
Дальше я действовал по наитию. Резко шагнул назад, сграбастал шпанёнка за грудки, дёрнул на себя. Первый, ничего не спрашивая, не требуя объяснений. Он не ожидал подобного. Попробовал трепыхнуться, но силёнки-то не ровня моим. Я бросился вперёд, распахнул дверь кайбаша его спиной…
Хрясь! Обрезок двухдюймовой стальной трубы обрушился прямо на темя Булавки. Били в полсилы, чтобы оглушить только. Но видно, чёрный день был у шпанёнка, или черепушка хрупкой оказалась. Голова треснула, выпуская мозги и душу несостоявшегося рецидивиста.
Это всё я потом узнал. А тогда думать о здоровье шпанёнка мне некогда было. Двое блатных, из тех, «разговорчивых», поджидали меня в кайбаше. Неожиданное появление Булавки, а особенно его раскроенный череп, сбили их с толку, остановили на несколько секунд. И мне этих секунд хватило. Не думая, что будет дальше, я подхватил тяжёлый, крепко сбитый табурет и пошёл молотить. И уркам пришлось не бить, а отбиваться. А я лупил, лупил, лупил что твой ураган. Вышиб трубу из рук одного, загнал второго под перевернувшийся стол. Так хотелось размозжить эти рожи! В кровянку, в месиво…
Бомммм… В голове будто царь-колокол грянул. В глазах всё дёрнулось, раздвоилось, ноги сделались слабыми, не устоять. Я рухнул на колени. Урки тут же выскользнули из кайбаша, а надо мной склонилось лицо Ворона.
– Так что, зёма, законам нашим подчиняться не хочешь? А ты знаешь, что с такими делают?
В руках смотрящий держал отрезок трубы. Тот самый, что я выбил у его «братана». Рука начала двигаться, заходя на новый размах… И остановилась. Ворон резко оглянулся на что-то, чего я уже не мог разглядеть. Наклонился, и я почувствовал холод стали в собственных пальцах.
– Радуйся, сегодня поживёшь ещё. Но я тебя достану. На любой зоне достану.
Он выпрямился, закричал кому-то в цех:
– Гражданин начальник! Это здесь! Беспредельщик с мужиком друг друга поубивали.
И всё потухло.
Очнулся я в больничке. Узнал, что Булавка помер на месте. На него всё и списали, как на зачинщика драки. Мне в ней тоже досталось неплохо – трещина основания черепа, сотрясение мозга. Провалялся я в больничке два месяца. А как очухался немного – на этап и в другую зону. И там всё повторилось по-новой. Попытки унизить, драки. И каждодневное, еженощное ожидание смерти. Не жизнь, не существование даже – борьба за выживание. Как же я их возненавидел, эту блатату! Мечтал, если выживу, выйду – сам убивать начну. Находить буду, выслеживать и мочить. Одного за другим.
Нет, на самом деле меня не пытались убить, это вышло бы не «по-понятиям». Меня следовало опустить. Я семь лет не мог понять, почему не опустили? Ведь могли, десятки раз могли, избитого до полусмерти, в бессознательном состоянии.
И только когда вышел, когда снова мозги работать начали, а не одни инстинкты и рефлексы, сообразил я, в чём дело. Они боялись! Печёнкой чувствовали – со мной так нельзя. Потому что тогда – всё, беспредел. На смерть пойду, а «законтачу» обидчиков. Заложниками они собственных «законов» стали. И единственный выход для них был – сломать меня.
