Франк Шетцинг - Стая
Многое вернулось, нахлынуло на него. Воспоминания увлекали его в прошлое, но он не хотел туда.
Потом они летели над морем, потом снова замаячила гористая суша. Показалась бухта Телик-Инлет с семью её островами. По одному из них тянулась посадочная полоса Кейп-Дорсета.
Сердце Эневека рвалось из груди. Он дома. Где никогда больше не собирался быть.
Кейп-Дорсет: северный Нью-Йорк, как полушутя-полугордясь называли этот посёлок тысяча двести его жителей, один из признанных центров искусства «инуит».
Это теперь.
А тогда было иначе.
Кейп-Дорсет: Кингаит на местном наречии, «Высокие горы». Там был крошечный островок — Малликджуак, природный заповедник, с лисьими капканами девятнадцатого века, легендарными захоронениями и романтическим озером, на котором они часто разбивали лагерь. Он увидел в своих воспоминаниях отца и мать и снова вспомнил о том, что вытеснило его из страны, которая тогда ещё звалась не Нунавут, а Северо-Западные Территории.
Он забрал свой рюкзак и выбрался из самолёта.
На супружескую пару обрушился с приветствиями встречавший их друг. Так уж принято у народа инуит: в его языке множество слов для приветствия и ни одного — для прощания. Вот и Эневеку 19 лет назад никто не сказал прощального слова, в том числе и тот мужчина, что растерянно стоял теперь на лётном поле. Эневек с трудом его узнал — Иджитциак Экезак сильно постарел и носил седые усы, которых раньше не было. Он побежал навстречу Эневеку и обнял его вместе с рюкзаком. Из него извергся поток слов на инуктитуте, но потом он опомнился и перешёл на английский:
— Леон. Мальчик мой. Какой видный молодой доктор!
Эневек нехотя похлопал Экезака по спине:
— Дядя Иджи. Как дела?
— Какие дела, сам видишь, что творится. Как ты долетел? Такие расстояния!..
— Да, несколько пересадок.
— Торонто? Монреаль? — Экезак выпустил его из объятий, но не из улыбки. Эневек увидел у него во рту типичные для инуит провалы выпавших зубов. — Где ты только не бывал. Я рад за тебя. Ты должен мне многое рассказать. Жить, конечно, будешь у меня, мальчик, всё уже приготовлено.
— Эм-м, дядя Иджи…
— Иджи, просто Иджи, оставь уже этого дядю. Ты слишком взрослый, чтобы звать меня дядей.
— Я забронировал комнату в отеле.
Экезак даже отступил на шаг:
— И в каком?
— В «Полярном домике».
Старик огорчился. Потом снова просиял:
— Мы снимем бронь. У меня администратор знакомый. Здесь все друг друга знают. Никаких проблем.
— Я не хочу тебя стеснять, — сказал Леон.
Я здесь для того, чтобы закопать моего отца в мерзлоту, подумал он. И потом как можно скорее слинять.
— Ты меня нисколько не стеснишь, — сказал Экезак. — Ты мой племянник. На сколько ты забронировал?
— На две ночи. Я думаю, этого достаточно, а?
Экезак наморщил лоб и оглядел его с головы до ног.
Потом взял его под руку и повёл в зал.
— Это мы ещё обсудим. Есть хочешь?
— Хочу.
— Прекрасно. Мэри-Энн готовит тушёную оленину, и ещё есть тюлений суп с рисом. Объеденье. Когда ты в последний раз ел тюлений суп, а?
Эневек послушно шел за ним. Перед аэровокзалом было припарковано несколько машин. Экезак подвёл его к пикапу.
— Брось рюкзак назад. Ты знаешь Мэри-Энн? Откуда тебе знать. Ты уже уехал, когда я привёз её из Саллуита. Не мог больше один. Она моложе меня. Но я считаю, это нормально. А ты женат? Боже мой, как много нам нужно рассказать друг другу, тебя не было целую вечность.
Эневек сел на пассажирское сиденье и молчал. Экезак, видимо, решил уболтать его насмерть. Он пытался вспомнить, был ли старик так же говорлив и раньше.
Потом он подумал, что дядя болтает оттого, что нервничает не меньше его самого.
Они запрыгали по ухабам главной улицы. Кейп-Дорсет был разделён холмами на несколько районов. Они тогда жили в Куугалааке — его, Эневека, семья. Экезак, брат его матери, жил в Кингаите.
Эневек не стал спрашивать, где он живёт теперь. Само выяснится.
Они кружили по всему посёлку. Дядя рассказывал ему чуть ли не про каждый дом, мимо которого они проезжали. Потом Эневек понял, что ему устраивают познавательную экскурсию.
— Дядя Иджи, я всё это знаю.
— Ничего ты не знаешь. Ты уехал 19 лет назад. Тут всё новое. Вон там супермаркет — он тебе знаком?
— Нет.
— Вот видишь. И скоро построят ещё один. А раньше куда мы все ходили за покупками, помнишь? А вон новая школа — при тебе её не было. Посмотри направо! Это концертный зал «Тикталиктак». Известно ли тебе, кто приезжал сюда послушать наше горловое пение и посмотреть на пляски с бубном? Билл Клинтон, Жак Ширак и Гельмут Коль — ну, он, я тебе скажу, просто великан, этот Коль, мы против него были карлики, да, когда же это было, дай вспомнить…
И так далее. Они проехали англиканскую церковь с кладбищем, на котором предстояло хоронить его отца. Эневек увидел женщину, которая во дворе своего дома работала над скульптурой большой птицы. Птица напомнила ему искусство ноотка. Эневек предался судьбе и неожиданно для себя попросил:
— Поехали в порт, Иджи.
Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где — пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.
Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.
Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.
Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.
— Да, наш старый порт, — тихо сказал дядя. — Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце…
Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:
— Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?
Экезак завёл мотор:
— Поехали. Нас ждут.
Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой, Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.
— Мэри-Энн, — крикнул Экезак, открывая дверь. — Мальчик приехал!
Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.
— Мэри-Энн не говорит по-английски, — извиняясь, сказал Экезак. — Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.
— Мой язык — английский, — отрезал Эневек.
— Да, конечно…
— Но я понимаю, что она говорит.
Мэри-Энн спросила, голоден ли он.
