Константин Бояндин - Последний час надежды
— Ты её можешь получать каждый год без усилий.
— Это жульничество, — она посмотрела на меня сурово. — А я получу её честно.
Ники закончила говорить с комиссаром. Тот приподнял шляпу, улыбнулся Софии и отбыл.
— Я готова, — Ники отряхнула руки. — Можно отправляться хоть сейчас. Брюс, чего такой мрачный?
Я вспоминал свои «игры» на бирже, когда акции конкурентов уверенно шли вниз, а мои — вверх. Все прочие случаи, когда я использовал то, что все остальные и представить не могли, и начинал понимать, почему так возмутилась София и почему меня перестало радовать и вызывать гордость то, что я — самый богатый человек Галлии. Это всё мираж, нечестная игра. Наверное, потомственный видящий меня бы высмеял за такие слова, но мне стало не по себе.
— Осознал, что всё это время я жульничал, — проворчал я, и встал из-за стола. — Погуляю немного.
София и Ники переглянулись и, кивнули, не говоря ни слова. Ни вслух, ни «мысленно».
Я вышел вон из «Венеры» и пошёл по улице. Минуты через три справа, вознесшись над низенькими старинными домами, появился отель «Мажестик». Не особо понимая, почему, я направился в его сторону.
— Не помешаю? — комиссар Лакруа.
— Я прогуливаюсь, комиссар. Немного устал.
— Я тоже прогуливаюсь, мсье Деверо. Кстати, всё время хотел спросить — отчего вы кругом без охраны? Человеку с вашим положением…
Я пожал плечами. Ещё вчера я бы совсем немного напрягся, и возникли бы рядом со мной телохранители. Хоть два, хоть сто. А сейчас…
— Знаете, комиссар, иногда кажется, что я самый обычный человек, как все вокруг. И никакая охрана не нужна.
— Интересно, — он показал сигарету. — Не возражаете?
— Курите, если хочется.
— Думал бросить, но разве с вашей… — он поперхнулся. — С мадемуазель Доминик не бросишь, всегда даёт прикурить.
Мы оба посмеялись.
— Комиссар, — я остановился. — Мне нужно навестить матушку. Пригласить не могу, — он улыбнулся, вновь приподнял шляпу. — Я хотел спросить. Вам никогда не казалось, что вы добиваетесь всего… не вполне честно?
Он вынул сигарету изо рта.
— Что вы имеете в виду? — спокойно смотрит мне в глаза.
— Везение, комиссар. Что всё само плывёт в руки.
— В точку, — он бросил сигарету прямо под ноги и раздавил каблуком. Помедлив, вынул из кармана пачку, смял и бросил в урну. — Вы то же самое про себя думаете?
— Бывает, — согласился я.
— Знаете, — он почесал в затылке. — Много лет назад я заключил пари с мадемуазель Доминик, что мне будет всегда везти, всё такое, если я выполню одно её условие.
— Какое, можно спросить?
Он оглянулся, взял меня под руку и повёл в ресторан «Мажестик». Мы уселись в самом углу и он заказал кофе.
— Знаю, что вы торопитесь, но чувствую, что обязан сказать. Позволите?
До чего приятно позволять!
— Она дала мне листок бумаги, — комиссар понизил голос, — и сказала: прочтите. Прочтите и носите листок всегда с собой. Пока носите и не разворачиваете, вам никогда не изменит удача.
— Вы так и сделали?
Он добыл из внутреннего кармана пиджака пластиковый конверт, внутри был изрядно потёртый лист бумаги.
— Так и сделал. Я не верю во всю эту чертовщину, Брюс. Как и вы, я вижу. Но стало, как она сказала. Я не скажу, что я сижу сложа руки. Я работаю, как одержимый, надо мной половина отдела смеётся. Но вы правы, всё идёт в руки. Особенно, когда вдруг прихожу в тупик. Знаете, сколько у меня нераскрытых дел за последние три года?
— Ни одного? — предположил я.
— Точно, — от откинулся на спинку кресла. — Но знаете… — он наклонился, взял чашку и залпом выпил её. Поморщился. — Иногда у меня возникает желание взять этот чёртов лист, открыть, а потом сжечь. Пусть даже меня на следующий день арестуют и посадят до конца дней. Или собьёт машина, или ещё что. Но не могу. И не потому, что боюсь. Вы меня понимаете?
— Очень хорошо понимаю, — я вовсе не кривил душой.
— Она такая странная, — комиссар подозвал жестом официанта. — Не поверите, иногда мне кажется, что это она организует половину преступлений, которую потом помогает мне раскрыть. Только не говорите ей.
— Не скажу.
— Признайтесь, Брюс. У вас тоже есть какая-нибудь штуковина? Вроде моего листа? Не хотите — не говорите.
— Есть, — признался я неохотно. — Только его не сжечь и не избавиться.
Он вздохнул и устало потёр виски. Я вздрогнул, мурашки побежали по коже.
— Вот так всю жизнь веришь, что нет ни чёрта, ни бога, а под конец жизни задумываешься. Ладно. Простите, что отнял столько времени. Низкий поклон вашей матушке.
Ему явно стало легче, когда он выговорился. Мне — тоже. Я не знаю, почему я соврал ему, что собираюсь к маме, но теперь понял — нужно съездить.
Брюс, Ле-Тесс, бульвар Фламеля, 14, 6 августа 2010 года, 16:40
Мама удивилась моему визиту. Оба моих телохранителя остались за дверью — в саду. Я знал маму, она вскоре выйдет и предложит им кофе.
— Брюс? Что-то случилось?
Морщины легли на её лоб. Она не звонила мне с тех пор ни разу. И я не мог вспомнить, отчего — или я, почти бессознательно, так правил реальность, что не было звонков, или…
— Я соскучился, мама.
Она улыбнулась — видно было, что не поверила, и предложила следовать за ней.
Дом за эти полтора месяца ощутимо изменился. Стало намного меньше показной роскоши. Конечно, человека не изменить — и картины, которые я вижу, и статуэтки и прочее — далеко не шедевры, я бы назвал их уродливыми.
Мама дождалась, когда нам принесут кофе и вопросительно посмотрела на меня.
— Мама, — говорить оказалось трудно. — Я пришёл сказать, что мы оба неправы. И ты, и я.
Она смотрела на меня, а я вспоминал, как она держалась, когда нам сообщили о смерти отца, как плакала по ночам, когда думала, что я не слышу и не знаю.
— Мама, если ты хочешь звонить мне — звони. Я не буду бросать трубку и грубить. Просто я хотел тебе сказать, что давно уже взрослый. С того момента, когда не стало отца.
Она опустила взгляд, попыталась налить себе и мне кофе. Руки её сильно дрожали, она едва не уронила кофейник, и половину кофе пролила вокруг.
— Я привык не слушать тебя, потому что я устал от того, что ты всегда за спиной. Что ты лучше меня знаешь, как мне жить. Я не смогу измениться просто так. Если ты будешь дальше мне советовать даже в том, в чём не разбираешься, я буду внимательно тебя слушать. Но сделаю по-своему.
Она смотрела мне в лицо, губы её дрожали.
— Но я понимаю, почему ты так делаешь, мама. Ты боялась меня потерять. И ты всё ещё боишься.
